В. Н. Давыдов и его современники — русские писатели. ПЯТЬ СОДРУЖЕСТВ (3)

Чиновник театральный. Ах, эти газеты! Что им за дело? Им надо запретить писать о театральной администрации — вот и все… Пусть о пьесах пишут [85].

Факт, казалось бы, незначительный и для биографии Чехова, настрочившего, как он любил выражаться, множество таких фельетонов, и для биографии Давыдова, знаменитого к тому времени актера, о котором много и восторженно писали газеты. Но занимающий нас сейчас «сюжет» начинается с этого незначительного факта. То было первое печатное упоминание Чеховым имени Давыдова, актера, о котором он много слышал, но никогда не видел на сцене и которого очень скоро назовет приятелем.

Той весной 1886 года Чехов приехал в столицу второй раз в жизни. Он модный писатель, его рассказы и юморески имеют в столице успех: "Мою дребедень читает весь Питер". Круг его петербургских знакомых быстро растет. Совсем недавно он был ограничен считанными людьми — редактор-издатель «Осколков» Н. А. Лейкин, секретарь редакции В. В. Билибин, еще несколько журналистом. Сейчас, влиятельнейший хозяин "Нового времени" А. С. Суворин любезно принимает его у себя, созывая "на Чехова" весь Петербург. В этот раз Чехов живет уже не у Лейкина, а в меблированных комнатах на Невском и разъезжает на извозчике по редакциям газет и журналов, где всюду он нужнейший автор и желанный гость.

Уход Давыдова с казенной сцены — одна из злободневных тем, обсуждавшихся в столичных литературных домах. Все петербургские знакомые Чехова были людьми театральными, хорошо знавшими актера. Начнем с того, что маститый Д. В. Григорович, захваченный чеховским талантом и лично познакомившийся с молодым писателем в этот его приезд, был в дружбе с Давыдовым. Оба чеховских редактора — Н. А. Лейкин и А. С. Суворин занимались театральной критикой, заметили Давыдова еще во время его дебютов на столичной сцене и часто писали о нем.

Заметку о том, что Давыдов покидает Петербург, Суворин поместил в "Новом времени" 4 мая 1886 года.

Осенью Давыдов начал службу в Москве, и Чехов стал посещать спектакли с его участием. "Будьте сегодня у Корша. Дается «Холостяк» Тургенева, где, по словам Корша, Давыдов выше критики. Я буду там", — сообщал он архитектору Ф. О. Шехтелю 16 сентября 1886 года [66]. "Сижу дома и изредка хожу смотреть Давыдова, который играет теперь у Корша, эка Питер прозевал такого актера", — писал он Н. А. Лейкину 20 сентября 1886 года [67]. Обострившийся в это время интерес Чехова к театру вообще и к работе для театра во многом связан с пребыванием в Москве Давыдова. Уже в самом начале 1887 года специально для Давыдова Чехов создал по своему рассказу «Калхас» драматический этюд в одном действии "Лебединая песня". 14 января 1887 года он сообщал М. В. Киселевой: "Я написал пьесу на 4-х четвертушках. Играться она будет 15–20 минут. Самая маленькая драма во всем мире. Играть в ней будет известный Давыдов, служащий теперь у Корша" [68]. Но «Калхас» в том сезоне не пошел и был поставлен там лишь через год. "И, батюшки-светы, сколько в него вставил тогда «отсебятины» Давыдов! И про Мочалова, и про Щепкина, и про других актеров, так что едва можно было узнать оригинал, вспоминал М. П. Чехов. — Но в общем вышло недурно и так талантливо, что брат Антон не обиделся и не возразил" [69].

Ф. А. Корш, человек коммерческой складки, знавший механику театрального успеха, настойчиво стремился привлечь популярного литератора к работе для своего театра. Корш предложил написать пьесу, условия показались выгодными, и Чехов принялся за работу. Так возник «Иванов».

Работая над «Ивановым», Чехов предназначал главную роль Давыдову. В пьесе Боркин называет Николая Иванова «Nicolas-voila» — словами из незатейливых куплетов, ставших популярными в 1880-е годы благодаря исполнению Давыдова.

Актер вспоминал, что в артистической уборной театра Корша он получил от Чехова сверток с пьесой. "Развернул я дома за чаем пьесу, прочел десяток страниц {…} в восторг пришел. Дальше — больше… всю ночь читал, не мог оторваться", — рассказывал А. А. Плещееву Давыдов [70].

Осенью 1887 года, в октябре и ноябре, Давыдов и Чехов часто встречаются, обсуждая будущий спектакль. "Иванова будет играть Давыдов, который, к великому моему удовольствию, в восторге от пьесы, принялся за нее горячо и понял моего Иванова так, как именно я хочу. Я вчера сидел у него до 3-х часов ночи и убедился, что это действительно громаднейший художник", писал Чехов Н. М. Ежову 27 октября 1887 года [71]. Через день, 29 октября, писал брату Александру: "Так как Суворин интересуется судьбою моей пьесы, то передай ему, что Давыдов принялся за нее горячо, с восторгом. Я так угодил ему ролью, что он затащил меня к себе, продержал до трех часов ночи" [72]. Еще через несколько дней, 4 ноября 1887 года, — Н. А. Ленкину: "По мнению Давыдова, которому я верю, моя пьеса лучше всех пьес, написанных в текущий сезон. {…} Давыдов с восторгом занялся своею ролью" [73].

Давыдов в восторге от пьесы… Давыдов сказал… Давыдов принялся горячо… Имя Давыдова у Чехова на устах: театр Корша приступает к репетициям «Иванова». А. Я. Глама-Мещерская писала, что именно Давыдову театр Корша обязан появлением на его сцене «Иванова» [74].

В «Иванове» участвовали крупные артисты (Анна Петровна Глама-Мещерская; Шабельский — Киселевский; Лебедев — Градов-Соколов; Львов Солонин), но только Давыдов ощутил новаторство пьесы, остальные отнеслись к ней как к очередной премьере. Отсюда — ставка на испытанные актерские амплуа, стремление донести внешнюю фабулу, минуя "подводное течение" пьесы. Спектакль шел с четырех репетиций. Как ни сетовал Давыдов на порядки Александрийского театра, откуда недавно ушел, в данном случае он ставил его в пример. Там было восемь, а то и десять репетиций. Четырех репетиций было явно мало, восемь считалось вполне приемлемым — таково было общее убеждение на этот счет. Пройдет совсем немного времени, и Московский Художественный театр затратит на свой первый спектакль семьдесят четыре репетиции…

Чехов так волновался перед спектаклем, что, по его же словам, "весь ноябрь был психопатом". Давыдов, "крестный отец «Иванова» (выражение А. А. Плещеева), стремился развеять его.

Премьера состоялась 19 ноября 1887 года.

При всех очевидных слабостях спектакля — нарочитом комиковании, грубости и резкости исполнения большинством актеров — сам текст пьесы, образ Иванова, игра Давыдова произвели громадное впечатление. М. П. Чехов вспоминал: "Это было что-то невероятное. Публика вскакивала со своих мест, одни аплодировали, другие шикали и громко свистели, третьи топали ногами. Стулья и кресла в партере были сдвинуты со своих мест, ряды их перепутались, сбились в одну кучу, так что после нельзя было найти своего места. {…} А что делалось на галерке, то этого невозможно себе и представить; там происходило целое побоище между шикавшими и аплодировавшими" [75]. «Побоище» возникло прежде всего из-за характера Иванова, воспринятого в широком контексте русской жизни 1880-х годов. Совсем недавно лидер народнической критики Н. К. Михайловский в статье "Гамлетизированные поросята" саркастически высмеял современных «гамлетиков» с их склонностью к рефлексии, раздвоенности, самооправданием бездеятельности и уныния. В «Иванове», считал Михайловский, Чехов "идеализирует отсутствие идеалов". А публицист М. А. Протопопов так охарактеризовал героев — антагонистов пьесы: Иванов — "шут и фразер", а Львов — человек принципиальный, сделан автором "из папье маше".

В многочисленных отзывах то и дело повторялись слова «мерзавец», «подлец» и «негодяй» в адрес Иванова, пьеса называлась «безнравственной», а Чехова упрекали в том, что он сочувствует главному герою. "Герой пьесы невыразимый негодяй, каких и в жизни редко найдешь, но которому автор, очевидно, сочувствует", — писал литератор Л. И. Пальмин [76].

Подобные высказывания выдавали непонимание объективной манеры Чехова, который не ставил перед собой задачу ни казнить, ни миловать, "никого не обвинил, никого не оправдал". "По законам традиционной театральности, если перед нами герои — антагонисты, один должен был быть поставлен выше другого, — пишет Г. А. Бялый. — Чехов нарушил этот закон, и в этом был один из признаков его новаторства в «Иванове». Иванов у него не выше Львова, а только несчастнее его" [77].
[1] [2] [3] [4]