75. ПРОТЕКЦИИ. Хозяин заезжего дома толкует о протекциях. - Герой делает визит киевскому казенному раввину . - Его направляют к "ученому еврею" при генерал - губернаторе. - Рассеянное существо. - Протекция к известному адвокату Купернику
[1] [2]75
ПРОТЕКЦИИ
Хозяин заезжего дома толкует о протекциях. - Герой делает визит киевскому казенному раввину[93]. - Его направляют к "ученому еврею" при генерал - губернаторе. - Рассеянное существо. - Протекция к известному адвокату Купернику[94]
Чужой человек в большом городе, как в лесу. Нигде не чувствуешь себя так одиноко, как в лесу. Никогда и нигде герой этого жизнеописания не чувствовал себя так одиноко, как в ту пору в Киеве. Люди в этом большом городе как бы сговорились не оказывать юному гостю и признаков гостеприимства, - ни капли теплоты. Все лица нахмурены. Все двери закрыты. Пусть бы хоть люди, что мельтешили перед глазами, не были так разодеты по - барски в дорогие шубы, не носились бы в великолепных санях, запряженных горячими рысаками! Пусть бы хоть дома не отличались такой роскошью и великолепием. Пусть бы лакеи и швейцары у дверей не смотрели так нагло и не хохотали прямо в лицо. Все бы Шолом простил, только бы над ним не смеялись. А ему как назло казалось, что все смеются над ним, все, даже хозяин заезжего дома Алтер Каневер, который был в чести у начальства только благодаря тому, что его постояльцы не имели "правожительства" и не смели приезжать в святой Киев - град.
Разговаривая, этот человек имел привычку глядеть не в глаза собеседнику, а куда - то мимо него, и легкая усмешка играла при этом в его седых усах. К юному постояльцу он ухитрялся обращаться ни на "ты", ни на "вы"; ловко изворачиваясь, как акробат, он обходился вовсе без этих слов. Передаю здесь один разговор между старым седовласым хозяином заезжего дома и его юным постояльцем.
Старик, усмехаясь, смотрит вниз и, скручивая цигарку, говорит визгливым сладеньким голоском.
Хозяин. Что слышно?
Постоялец. А что может быть слышно?
Хозяин. Как дела?
Постоялец. Какие могут быть дела?
Хозяин. Я хочу сказать, что мы тут в Киеве делаем?
Постоялец. Что же делать в Киеве?
Хозяин. Вероятно, ищем чего-нибудь в Киеве?
Постоялец. Чего же искать в Киеве?
Хозяин. Занятие или службу?
Постоялец. Какую службу?
Хозяин. По рекомендации, по протекции. Мало ли как!
Постоялец. К кому протекция?
Хозяин. К кому? Хотя бы к раввину.
Постоялец. Почему именно к раввину?
Хозяин. Ну, тогда к раввинше...
Тут хозяин первый раз за все время поднимает глаза на собеседника и умолкает. Но молодой постоялец сам уже не отстает от него.
Постоялец. Почему же все-таки к раввину?
Хозяин. Откуда я знаю? Когда паренек из нынешних приезжает в Киев, то у него, вероятно, письмо к раввину, я хочу сказать, к казенному раввину, конечно. Через казенного раввина он может получить протекцию... Так водится в мире. А если я ошибаюсь, то прошу прощенья, значит "я не танцевал с медведем"[95], - сказал он вдруг по-русски.
Непонятно, почему ему ни с того ни с сего пришло в голову перевести на русский язык еврейскую поговорку. Однако слова хозяина о протекции через казенного раввина крепко засели в голове у молодого человека, и он решил, что это, может быть, не так уж глупо. Добьется ли он протекции, или не добьется, но нанести визит раввину не мешает. Может быть, из этого что-нибудь и выйдет! Как-никак раввин, да еще какой - губернский казенный раввин! Шутка ли? Чем дальше, фантазия все больше разыгрывается, и надежда получить поддержку киевского казенного раввина все больше прельщает нашего героя, принимает реальные формы. Очевидно, так суждено, чтобы из пустой болтовни, из-за того, что какому-то Алтеру Каневеру захотелось поиздеваться над ним, родилась счастливая идея, блестящая мысль. С идеями всегда так бывает. Благодаря какому-нибудь толчку, случайности возникают важнейшие мировые события. Это ни для кого не ново - так рождались самые ценные открытия.
Несколько дней Шолом все собирался, затем, узнав, где живет казенный раввин, в одно морозное утро позвонил у его двери. Дверь отворилась, и высунувшаяся рука указала ему налево, на звонок в канцелярию. Шолом позвонил. Отворилась дверь, и он вошел в канцелярию, где застал много народу, Тут были люди всевозможных профессий, большей частью ремесленники, забитые, оборванные бедняки, несколько убогих женщин с измученными лицами и распухший мальчик в больших рваных башмаках, из которых выглядывали пальцы, зато шея у него была укутана двумя шарфами, чтобы он, упаси бог, не простудился. На стене висела изодранная карта Палестины и лубочный портрет царя. Эта канцелярия, эта рваная карта и портрет царя, оборванные мужчины, жалкие женщины, распухший полураздетый мальчик - все здесь наводило уныние. Тоскливую картину дополнял сидевший у старого, видавшего виды заплатанного письменного стола старик с выцветшим мертвенным лицом. Если бы старик не держал в руках пера и не макал его поминутно в чернильницу, можно было бы подумать, что за столом сидит покойник, который скончался по меньшей мере тридцать лет назад, но его замариновали, и он кое-как держится. Выцветший покойник постепенно отпускал одного за другим мужчин и женщин, собравшихся здесь, и это отняло у него не так уж много времени, всего каких-нибудь полтора часа. Наконец очередь дошла до распухшего мальчика в двух шарфах. Мальчонка отнял тоже добрых полчаса. Он плакал, а маринованный покойник кричал на него. Слава богу, и с распухшим мальчиком покончено. Покойник кивнул герою этого жизнеописания, приглашая его подойти к столу, и еле слышно проговорил.
– Что скажете?
– Мне нужно к казенному раввину.
Покойник заглянул в книгу записей и спросил замогильным голосом:
– Метрика?
– Нет.
– Свадьба?
– Нет.
– Мальчика, девочку записать?
– Нет.
– Кто-нибудь умер?
– Нет.