XI

XI

Менахем-Мендл из Егупца — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку

Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствуег она!

Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!

А во-вторых, да будет тебе известно, что творится нечто ужасное! Прибыли из Петербурга такие курсы, что у всех у нас в глазах потемнело. Словно громом убило, бомбой! Во всех конторах мрак, на Крещатике — землетрясение! И сразу же после Петербурга Варшава стукнула нас своими курсами. Началась суматоха, паника, столпотворение. Биржевики разбежались, будто корова их языком слизнула, а вместе с ними и я. Конец бирже! Конторы опустели, банкиры ходят без головы — все рухнуло! Представь себе, дорогая моя, что даже «Мальцевские», которые я считал, на худой конец, по две тысячи рублей, упали до девятисот пятидесяти! Или, скажем, «Путивль»: скорее я мог рассчитывать на то, что они вообще провалятся, нежели на понижение со ста восьмидесяти до шестидесяти восьми! О «Транспорте» и говорить не приходится: сорвался, никто его и в руки не берет! То же самое и «Волга», и «Дон», и все прочие бумажки. Однако все это еще золото в сравнении с Варшавой. Там и вовсе беда! С тех пор как мир существует, такого несчастья не было. Варшава сшибла «лилипутов» с двух тысяч четырехсот пятидесяти на шестьсот двадцать! А «возочки», которые держались так хорошо, так чудесно: мы думали, — вот-вот они до трех тысяч дойдут! А сегодня? И не угадаешь: четыреста шмардованцев![25] Как тебе нравится такой курс? Светопреставление! Ну и Варшава! Отличилась! Гнала, гнала и вдруг — на тебе! С чего все взялось, никто толком не знает. Один говорит одно, другой — другое. Дело тут, конечно, в деньгах, то есть в том, что денег нет! По-немецки это называется «тельд-мангель», а по-нашему — просто: «Ни ломаного гроша!» Ты, пожалуй, спросишь, как же так, ведь только вчера еще деньги на улицах валялись? На это никто тебе не ответит, но факт таков, что спекулянтов словно кипятком ошпарило, а заодно со всеми и меня. Скажу тебе правду: меня злость берет не столько на Петербург, сколько на Варшаву. Петербург двигался медленно: каждый день там понижались цены рублей на двадцать — тридцать, и все тут. Все-таки это более или менее прилично. А Варшава, — чтоб ей ни дна ни покрышки! — ведь это прямо-таки содом![26] Упаси господи! Нет такого дня, чтобы она не рванула то полтораста, то двести, а то и триста рублей… Пощечина за пощечиной, — так что мы здесь все ходили как пришибленные, оглядываться не успевали! Миллионов стоит нам эта Варшава, миллионов! Бог ты мой, где же был наш рассудок? Ах, если бы я тебя послушался, жена моя дорогая, — ведь я бы теперь всему свету три кукиша мог показать! Бродскому было бы далеко до меня! Но, видно, так бог велит. Не пришла, значит, настоящая пора… Хорошо еще, что мой банкир, дай ему бог долголетия, не торопит меня с уплатой нескольких рублей, которые я остался должен его конторе. Наоборот, он жалеет меня: обещает, когда положение улучшится, «подкинуть» кое-что, чтобы я при его помощи мог иной раз сколько-нибудь заработать. Но пока делать нечего. По бирже ходят не спекулянты, а мертвецы. Маклеры околачиваются без дела. Биржа, говорят, умерла и не воскреснет. Не за что браться. Были бы деньги, я мог бы кое-как перебиться, переждать это лихолетие. Небо еще, как говорят, на землю не свалилось. Глупости! Сердце мне предсказывает, что будет еще чем заниматься. Господь бог жив, а Егупец — это город… Не то, так другое… Но где взять деньги? Как твоя мама говорит: «Без пальцев и кукиша не покажешь…» Попытался было занять у кого-нибудь ненадолго, но все говорят, что в городе сейчас очень туго с деньгами, даже крупные дельцы и те нуждаются, прямо-таки до земли кланяются, ни за грош пропадают… Сотворил бы господь бог со мной чудо: пусть бы разбойники на меня напали и убили или так бы мне умереть на улице, потому что, дорогая моя, я уже не в состоянии все это переносить! Помилуй! Так хорошо, так крепко, так на месте я себя чувствовал! Держал в руках, как говорят, полную шапку, и вдруг — на тебе!

Так как я очень пришиблен, то пишу тебе кратко. Бог даст, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Пиши мне, как поживают детки, как твое здоровье? Кланяйся сердечно тестю, и теще, и каждому в отдельности.

Твой супруг Менахем-Мендл.

Главное забыл! Говорят в народе, что после пожара богатеют. Я полагаю, что после такого поражения, какое мы сейчас пережили, можно делать блестящие дела. Потому что все подешевело наполовину. Теперь можно было бы почти без денег делать «госики» с «премиями» на самые лучшие «бумажки». Я предсказываю и готов поклясться, что каждый, кто сейчас приобретает что-нибудь в Петербурге или в Варшаве, — осчастливит себя! Я могу похвастать, что хорошо разбираюсь во всех тонкостях дела. Для биржевой игры требуются три вещи: сметка, удача и деньги. Сметка у меня, слава богу, ничуть не меньше, чем у всех здешних дельцов. Удача — это oт бога. А деньги? Деньги — у Бродских.

Тот же.