Глава 5. ГОСТЬЯ

[1] [2]

Глава 5

ГОСТЬЯ

Первым сообщил добрую весть о приезде долгожданной Саши Глюк, почуявший её шаги еще в тот момент, когда изящная ножка его любимой хозяйки ступила на площадку вагона первого класса.

Неистовой радости Глюка не было границ!

Но на него никто не обращал внимания. Все разглядывали Сашу и находили, что она за короткое время сильно повзрослела и поxорошела. Саша и сама знала, что она хороша, но услышать лишний раз подтверждение было приятно и радостно. Саша встретила всех прибывших на вокзал как добрых старых друзей. Для каждого нашлось у нее слово, улыбка, шутка. И только нового репетитора, Григория Ивановича Попова, она еле-еле удостоила взглядом, охвативши его, однако, с головы до ног.

– Грузин? - спросила она шепотом мать.

– Нет, милая, не грузин! Русский - Попов! - ответила шепотом же Надежда Федоровна. И Саша снова стала оживленно болтать, смеяться и шалить.

Компания весело уселась в розвальни, и горячие кони рванули с места.

"Так вот она - Саша!" - думал Попов, едва успевши её разглядеть как следует: до того он был ошеломлен. Не красота девушки произвела на него сильное впечатление, а неотвязная мысль, что он её видел когда-то, не помнит где и когда...

Всю дорогу Попов невольно думал о ней. Думал о том, что было бы, если бы он был настоящим Поповым?.. И невольно, по какой-то неуловимой ассоциации, припомнилось полученное сегодня из дому письмо, в котором старший брат сообщал о печальных семейных делах, о болезни сестры и напоминал о годовщине смерти матери... Было досадно, что нельзя ни на минуту уйти от всех этих грустных будничных дел, о которых так хотелось бы забыть хоть ненадолго...

Еще досаднее было самое желание забыть. Как он смеет желать забыть о том, что делается дома, в родной семье? Какое право имеет он забывать о том, что он здесь только случайный гость? Как мог он не помнить, что вся затея его и Гриши - не больше как плоская, в сущности, шутка, имевшая, может быть, кое-какой смысл для настоящего Попова и совершенно бесцельная для Рабиновича?

Ведь возвращение к действительности, к еврейской повседневности, после года жизни среди этих довольных, счастливых и уверенных людей, будет в тысячу раз тяжелее и мучительнее!.. К чему все это нужно было? И чем кончится?..

Но снова встает перед глазами образ приехавшей Саши, и непонятно-теплая волна приливает к сердцу...

Дома вся семья собралась за столом. Центром внимания была, разумеется, Саша. Все слушали только ее, обращались только к ней. А Саша в одно и то же время говорила, слушала, ела, смеялась, выспрашивала у всех и обо всех последние новости, поглаживала Глюка и говорила ему мимоходом, как ребенок, вытянув губы: "Дуся!"

Оживление Саши сообщалось окружающим. Все, включая Петю и Сережу, наперебой заговаривали с ней, рассказывали новости. И только один репетитор, Григорий Иванович, хранил невольное молчание... Он по обыкновению присматривался, прислушивался к разговорам и не мог отделаться от напрашивавшегося сравнения: что было бы в подобном случае у евреев? И еще тревожил его неотвязный вопрос: "Где же я видел эту Сашу? Как она похожа на мать! Особенно глаза! И как подходит ей имя "Саша"..."

Это имя, чувствовал Попов, занимает какое-то необычное место в его мыслях и наполняет его необъяснимым волнением и теплом...

"Саша"! - какое звучное имя!

***

Приезд Саши перевернул весь дом Бардо-Брадовскиx. Все приобрело особую веселость и окрасилось в новые цвета.

Потянулся непрерывный ряд праздничных дней: рождество, Новый год, крещение... каждый из них праздновался по особой, выработанной Сашей и одобренной единогласно, программе.

В организации празднеств принимал участие весь штат учителей, гувернанток и бонн и, разумеется, Гриша Попов в том числе. Можно ли было отказываться, когда сама Саша приглашала и при этом, казалось, по-особому смотрела на него своими изумительными глазами и чаровала серебристым смехом?.. С первого дня её приезда установилось детски-шаловливое настроение, захватившее всех, включая и Надежду Федоровну и такого увальня, как Феоктист Федосеич!

Даже его монументальная фигура не могла избежать игр в "фанты", в "города" и в "кота-мышку"...

Рабиновичу, искусно игравшему роль Григория Попова, все это было внове. Он никогда не мог бы себе представить, чтобы его отец, реб Мойше Рабинович, очутился в кругу детей, плясал вместе с ними или играл бы в прятки!.. Захваченный общим весельем, Попов чувствовал, что у него голова кругом идет и дух захватывает. Он стал совершенно забывать о том, что он еврей. К счастью, и в доме этом самое слово "еврей" было так чуждо, как если бы обитатели особняка никогда не подозревали о существовании на земле этой породы людей...

Только однажды привелось ему услышать это слово. Это было в разгар зимних праздников. В татьянин день Саша проектировала шумный выезд в "Стрельну", в "Мавританию" или к "Яру".

Но по досадному стечению обстоятельств татьянин день совпал с седьмым днем "швата" - годовщиной смерти матери "Григория Ивановича", о которой предусмотрительно напомнил братец Авраам-Лейб. Пропустить этот день и не помолиться "за упокой души матери" Попов чувствовал себя не в силах. Не по религиозным, конечно, причинам, а потому, что память о матери была слишком дорога... Гершка Рабинович знал, что своей преждевременной сединой мать была обязана ему, его бегству из родительского дома в гимназию. Он не может забыть, что мать, умирая, просила его ежегодно в день её смерти молиться об её душе.

Но кто же мог предвидеть, что печальная годовщина придется как раз на веселый татьянин день?

И кто мог знать, что Саше вздумается особо пригласить Григория Ивановича участвовать в празднестве?

Безуспешно пытался Григорий Иванович отбояриться. Напрасно он, приводил убедительный довод, что день этот он должен отпраздновать с товарищами в университете.

Саша не принимала никаких отговорок. Своей холеной ручкой она прикрыла рот Григория Ивановича, не желая слушать об отказе, и при этом так многозначительно глядела на него, что бедный Григорий Иванович забыл самого себя и согласился.

В то время, когда Саша так горячо уговаривала Григория Ивановича не расстраивать компании, кто-то произнес пошлейшую поговорку, довольно, впрочем, употребительную и не имеющую в виду кого-нибудь задеть или обидеть:

– За компанию и жид повесился!

Публика весело расхохоталась, а у Григория Ивановича похолодело внутри. Будто хлыстом по лицу ударило слово "жид", всю оскорбительность которого способен почувствовать только еврей... Фраза эта принадлежала врагу, единственному врагу Попова в этом доме, объявившемуся тотчас же по приезде Саши.

Это был молодой офицер, родовитый князь с двойной фамилией Ширяй-Непятов, известный в доме больше под именем Пьера. Попов не мог бы сказать, почему этот князек произвел на него с первой же встречи гнетущее впечатление. Не понравились ему манеры этого офицерика, его вытянутая в струнку фигура, белый пробор посреди головы, свежие щечки, холеные усики и колючие глазки. Все, что он говорил, казалось Попову нарочитым, искусственным, банальным и плоским... Может быть, это происходило оттого, что к Пьеру весь дом, кроме Саши, относился с подчеркнутым вниманием. Особенно удивляло и возмущало Попова то, что даже чуткая Надежда Федоровна не была свободна от какого-то подобострастного отношения к этому княжескому отпрыску...

"Неужели это - жених?.. - приходило невольно в голову. - Да, да, ясно как день: жених!.."

И Попов возненавидел офицеришку с выстиранным и выглаженным лицом, не выносил его голоса. Пьер платил Попову взаимностью. Он тоже невзлюбил этого "чернявого" студента, "восточного человека".

Так окрестил князь Григория Ивановича по той причине, что лицо его, в общем очень симпатичное (этого никто не отрицал), скорее напоминало грузина, армянина, грека, нежели русского. Откуда у русского такие глаза и такой нос?

Поговорка о "повесившемся жиде" решила вопрос.

– Не правда ли, Григорий Иванович? - спросила Саша и так сердечно рассмеялась, что Попов сразу забыл обо всем.

Досадно было только, что мысль о "восточном человеке" пришла в голову именно Пьеру и что слово "жид", впервые услышанное Поповым в этом доме, произнес тот же Пьер.

"Неужели у меня действительно такая предательская физиономия? Или акцент? Неужто он подозревает?.."

Страхи Попова были напрасны. Пьер попросту не замечал репетитора и не давал себе труда думать о нем. Но и это было не менее досадно.

Попову хотелось знать, как в этом доме мыслят о евреях. Еще интереснее было бы знать, как относится к евреям она - Саша?

Конечно, Попов не стал бы затрагивать этого вопроса, но послушать со стороны, что они говорят и думают об этом, он бы не отказался.
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.