Анатолий Алексин. Домашний совет (3)

– Я спросила, не нервничает ли Саня, – принялась объяснять Ирина. – Он сказал, что спокоен. Только об этом и шел разговор.

Она оправдывалась перед Владиком, которого еще недавно презрительно именовала родственничком! Но теперь этот родственник был полпредом четвертого этажа, на нем был отблеск величия Саввы Георгиевича.

Первым из близнецов Томилкиных на собеседование пригласили меня, поскольку имя мое было на букву А.

В комнате, не обращая внимания на открывшуюся и закрывшуюся дверь, сидели друг против друга два вершителя судеб. Мужчины лет тридцати семи… Один, сидевший почти спиной ко мне, был с холеной д'артаньяновской бородкой. У второго бородка была менее ухоженная. Этот второй говорил о каком-то французском фильме: «Явление! Удивительное явление!..» Первый, разглядывая ногти, ответил: «Тебя гипнотизирует актер. И больше ничего!» Меня поразило, что вершители судеб были на «ты».

Заметив меня, холеная бородка понизила голос: «А я полностью разочарован». Без каких-либо переходов ко мне обратился тот, который поддавался гипнозу. Это, наверное, было хорошо. Но для меня безразлично.

– Назовите своих любимых физиков.

– Склифосовский, – ответил я.

Они должны были свалиться со стульев. На это я и рассчитывал. Но они не свалились. «Неужели Савва Георгиевич приказал взять меня на факультет, так сказать, живым или мертвым?» – подумал я.

Вершитель судеб с растрепанной бородкой был более впечатлительным. И поинтересовался:

– Это вы всерьез?

– А что такое? – ответил я фразой Владика.

– Ах так? Тогда скажите, пожалуйста, В каком году состоялся первый в истории разговор по телефону?

– В 1861-м, – ответил я.

– Ты перепутал изобретение телефона с отменой крепостного права, – засвидетельствовал тот, который оценивал свои ногти.

– Значит, получается, Гончаров вполне мог поболтать по телефону с Тургеневым? – спросил более впечатлительный.

– Какие телефонные разговоры? Они терпеть не могли друг друга, – не поднимая головы, сообщил второй. – А ты, как я вижу, физику органически не перевариваешь. Зачем же стремишься на наш факультет?

– Я не стремлюсь.

– Ну, что?! – Ирина подбежала ко мне, выждав, пока Владик скроется в той самой комнате. Ее фамилия была на У, и ей собеседование еще предстояло.

– Провалился, – ответил я.

– Каким образом?

– Не ответил – и все.

– Ты решил подорвать престиж Саввы Георгиевича?

– Просто я не хочу у него учиться. Хоть он ни в чем абсолютно не виноват…

Сквозь окна нашего первого этажа я все чаще видел, как Владик с Ириной входили в подъезд, затем слышал, как с дребезжащим металлическим звоном захлопывалась дверь лифта и кабина уплывала на четвертый этаж.

«Как ты можешь жить с ним под одной крышей?» спрашивала она. А теперь стремилась под общую крышу с Владиком.

Мама никогда не проходила мимо своей бывшей квартиры.

– Ну как вы? – восклицала она с порога гораздо приветливее, чем это бывало прежде. – Я принесла то, что вы любите!

Но плаща не снимала.

Однажды, часов в восемь утра, я увидел Владика с чемоданом. Он стоял, не оборачиваясь на наши окна, словно никогда, ни одного дня не жил в этой квартире.

Подкатила новая «Волга» Саввы Георгиевича – не белая, а зеленая. Быть может, цвет выбирала мама? Член-корреспондент был сам за рулем. На заднем сиденье я увидел Ирину в туристской куртке с капюшоном на спине. Значит, Савва Георгиевич заехал за ней, а потом вернулся к подъезду. «Надо очень любить маму, чтобы так заботиться об одном… из ее сыновей. И о его личном счастье!» – подумал я.

Любопытство, помимо воли, подтолкнуло меня к окну.

– Куда вы? – спросил я у Владика.

– В молодежный лагерь! – Он победно подергал носом.

– Ну да, вы ведь уже студенты.

– А ты?

– Подал в медицинский. Буду лечить свои и чужие почки. Там экзамены в августе.

– Мама мне говорила… Ну будь!

Он столь же победоносно поправил свои очки в иезуитски тонкой оправе и сел рядом с Ириной.

«Поменяйся с ним умом, внешностью… И я брошусь ему на шею», – говорила она.

Обмена не произошло. Но в лагерь они уезжали вместе.

Савва Георгиевич помахал мне рукой. Мама провожала их в молодежный лагерь не вышла.

Отец на кухне готовил нам двоим завтрак.

«Если бы мне предложили остаться навсегда одинокой или быть с твоим братом, я бы, не задумываясь, предпочла судьбу старой девы!» – вспомниля еще одну фразу Ирины.

«Не задумываясь…» Нет, она все же задумалась! Неужели выгода может заставить…

– Мама полюбила Савву Георгиевича, – оборвал меня отец, склонившись над газовой плитой.

– Я не о маме.

– А о ком?

– О той, которая била собаку. Лучшего друга человека!

– Кто-то не любит собак? – медленно произнес отец. – Разве можно их не любить? Но все-таки, Санечка, лучшим другом человека… должен быть человек. Если я, конечно, не заблуждаюсь.
[1] [2] [3]