Анатолий Алексин. Добрый гений (3)

А я воскликнула:

— Впитывай, впитывай!…

Струны рояля, наверное, не выдержали бы Лидусиного подвижничества, если б за ними не следил лично Модест Николаевич. Слава богу, дом наш был построен до первой империалистической, и сквозь его стены звуки к соседям не прорывались. Голос моего сына Лидуся берегла больше, чем свои руки. Она, к примеру, заставляла Валерия, будто ребенка, спать днем.

— Тихий час, — объявляла она. — Как в детском саду!

И объясняла мне:

— Во сне он не разговаривает. Надо, чтоб связки полностью расслабились, отдохнули.

Лидуся придумала новую программу: «Романс наших дней». А концертные программы и становились для нее программами непрерывных действий.

— Почему-то к слову «романс» хочется добавить эпитет «старинный». А мы докажем, что этот жанр не только живет, но и процветает! Конечно, в творчестве всего нескольких композиторов. Но таланты никогда толпами по земле не бродили. «Кучка» была… И сейчас наберется.

— «Могучая»? — спросила я.

— Достаточно мощная.

— Публика все же предпочитает романсы старинные и классические, — робко высказала я свое опасение.

— Современное тоже может быть классическим, — не возразил, а как бы разъяснил мне Валерий. — Стасов не боялся возводить на пьедестал живых. Если они заслуживали… Но не только критики должны возводить — и исполнители тоже.

— Наши гастроли это докажут! — темпераментно подхватила Лидуся.

Я поняла, что снова пора в больницу.

«Зависть обвиняет и судит без доказательств», — прочла я у одного мыслителя. Предельно мобилизованная на защиту сына от зависти, я продолжала вооружаться раздумьями знаменитостей, страдавших когда-либо от нападений завистников. Страдали, как я выяснила, фактически все… Каждый имел своих гонителей. Правда, имена страдавших сохранили века, а имена нападавших бесследно канули в Лету. Но страдавшие об этом не знали и этим не могли утешаться…

Я имела право презирать и ненавидеть завистников, потому что сама ни в каких случаях и никому не завидовала. Кроме, пожалуй, людей преклонных лет, не отягощенных недугами своего возраста, не нуждающихся в посторонней помощи и не изнуряющих своим бессилием родных и близких. Я думала: «Мне бы такое!…» Но такого мне не досталось. Еще не достигнув старости, я досрочно приобрела ее боли и немощи.

Гастроли дуэта, казалось, хотели помочь мне: благодаря им я регулярно укладывалась в больницу.

Из детского сада пришлось уйти… Проститься с моей работой означало проститься с детьми. А это, я думаю, труднее, чем с конструкциями, чертежами и кабинетами. В течение долгих лет я опять и опять как бы начинала жить заново: когда учишь произносить слова, и сама этому учишься, а когда помогаешь постигать окружающее, и сама постигаешь его по-иному… Не разлучаясь с детьми, чудится, не расстаешься и с собственным детством. А разлучившись, с грустью наверстываешь те годы, которые — такой возникал мираж — отделяли тебя от твоего настоящего возраста.

— Вам нужен покой! — убеждали врачи.

Но, став пенсионеркой и еще не привыкнув к этому состоянию, не слыша больше произносимое десятками младенческих голосов то призывно, то жалобно, то просто с нежностью. «Анна Александровна!», я покоя не обрела. Потому что не с должностью, не со службой рассталась, а с детьми.

Предстояла и очередная разлука с сыном. «Романсу наших дней» предоставили не только «авторитетнейшие географические точки», как говорил администратор «Что? Где? Когда?», но и лучшие, «самые престижные», по его словам, концертные залы. Одна разлука печально состыковалась с другой. Стыковка не была плавной и незаметной, она отозвалась в моем организме таким нервным толчком, что, слушая очередную репетицию новой программы, я стала помимо воли все глубже погружаться в свое любимое старинное кресло, в котором, как мне грезилось еще с малых лет, можно было спрятаться, укрыться от беды и невзгод. Постепенно я начала утрачивать ощущение мелодии, а потом и звуков вообще. Впала в трагичное забытье, которое называлось «комой» — словом, по-прежнему ассоциировавшимся у меня с извечной потешной игрой, с комьями снега, летящими по разным траекториям через дворик детского сада.

Позже я узнала, что Валерий оказал мне срочную помощь — сделал укол, а затем уж вызвал ту «Скорую помощь», которая могла явиться нескоро.

Нельзя было сказать, что я окончательно «пришла в себя» силы, которые покинули меня, не возвращались. Но в сознание я вернулась… Однако время от времени бессильно прикрывала глаза — и тогда Валерий паническим полушепотом заклинал:

— Не пропадай… Очнись, мамочка! Не пропадай…

Сын поманил Лидусю в коридор. И там что-то сказал ей. Его слов я не слышала… И только Лидусин ответ помог мне понять: он сказал, что надо отменить гастрольную поездку по «авторитетнейшим географическим точкам», и, вероятно, добавил: «мама — тяжелобольной человек».

— Значит, наша судьба так всегда и будет… сталкиваться с ее здоровьем? — спросила Лидуся от раздражения слишком внятно. Думаю, она полагала, что я не вернулась из забытья.

— Но ведь мы можем выступать и здесь… у нас в городе, — предложил Валерий.

— Давай лучше ограничимся одним районом! В общем, я понимаю… Наша музыкальная карьера остановлена стоп-краном под названием «диабет».

— Болезнь пройдет.

— Ты знаешь, что этого не будет. А тянуться она может долго. Непредсказуемо долго… — Лидуся не сдерживала себя: она была уверена, что я в забытьи. Громкостью голоса

она как бы пыталась заглушить для Валерия смысл своих фраз.

— Тише… Ты что хочешь… сказать?! — потрясенным полушепотом спросил он.

— Ничего, кроме того, что сказала.

— Мы никуда не поедем… Я так решил.

«Далеко все зашло… Далеко! — точила я себя бесконечными раздумьями в больнице. Я нарушила программу Лидусиных действий. Сама того не желая, посягнула на новый ее проект… А этого она не допускает! Я мешаю не только гастролям, но и спокойствию, без которого, как говорит Лидуся, „успеха не может быть“. Творческий непокой, уверяет она, должен сочетаться с зоной покоя вокруг творчества… Я мешаю их единению стать абсолютным. „Дуэт — это одно лицо в двух лицах!“ — такова суть Лидусиной „дуэтной“ теории. Значит, я мешаю их счастью… Не слишком ли многому я мешаю? Лидуся не сворачивает с намеченного пути. Не отступает ни на вершок… Но вдруг наткнулась на мою болезнь. Она переступит через нее. И через меня вообще! Через все переступит… Я поняла это наконец и, кажется, до конца. Тогда надо что-то в этой тетради исправить, переписать. Написать заново! Зачем? Да так… Ради точности и справедливости. Справедливости? Но разве я не была заодно с Лидусей? Во всем заодно!… А если так, смею ли хоть в чем-нибудь обвинить ее? Самая умная девочка в детском саду… Не я ли первой возвестила об этом? А надо ли было это провозглашать? Добрый гений нашей семьи… Сколько же опрометчивых провозглашений и всяких опасных нелепостей преподносим мы людям уже во младенчестве! И в юные годы… Так имею ли я право кого-либо упрекать? Но все равно допишу, исправлю…»

Валерий навещал меня по два раза в день. Лидуся не приходила.

— Поверь, она тоже… недомогает, — объяснил сын. — Просто переутомление. «Романс наших дней» виноват.

— Не романс виноват, а я…

— Что ты говоришь? Что ты?!

Он ведь не знал, что я слышала тот их разговор.

— Не думай об этом! Тебе нельзя, — заклинал Валерий. — Она скоро поднимется… и придет! А как у тебя с сердцем?

— Хорошо, к сожалению, — ответила я.

— Что ты говоришь? Что ты?!
[1] [2] [3] [4]