Глава первая, в коей картина превращается в роман, пустынные брега в парижскую Масленицу, портрет Вольтера в живую персону, театральный скандал в триумф, трезубец Нептуна в объятия Морфея (2)
[1] [2] [3] [4]***
На площади возле церкви Святого Жермена наши кавалеры втюрились в несусветную вавилонию, настоящий затор карет. Из всех улиц вливались сюда потоки экипажей и тут застревали до тех пор, пока не перестали вливаться; все встало. Вдобавок ко всему через эту свалку стал проламываться кортеж герцога Орлеанского с его многочисленной свитой, пажами и стражей. Им надо было на правый берег Сены, к Пале-Руаяль, однако застрявшие люди и лошади этого не понимали; то тут, то там вспыхивали потасовки, иногда с применением шпаг. Из карет до кавалеров доносились странные реплики: «И это все для того, чтобы увидеть этого старого негодяя, этого безбожника!» — «Как ты не прав, Жан-Клод, как ты не прав и обскьюрант! Уж если кто и стоит в этом городе сломанного колеса, то это тот, о ком сегодня все говорят!» Иные пассажиры в отчаянии пытались пробираться пешком. То и дело можно было видеть покрытых бриллиантами дам, двигающихся, подняв юбки, по сточным канавам; они вскрикивали, как павлины: должно быть, это были их первые шаги по улицам Парижа. Качественные люди никогда ранее не опускали ноги на мостовую! Позднее стало известно, что затор, в котором участвовало две тысячи экипажей, не могли растащить до трех часов ночи!
Миша, помнится, узнав эти цифры, тут же завалился и заснул, рассчитывая, что голова ему подскажет, как избегать таких конфузий. Приснилась, натурально, полная нелепица: кареты волоклись в какое-то место, где должны были застрять до безобразия, однако, не доходя до места, часть экипажей стала уходить под землю, чтобы выехать на другой стороне. Ну что ты будешь делать, такого даже другу Николаю лучше не рассказывать. Еще подумает, что с чертом связался.
***
В ту ночь отделались недорого. Извозив в гадких жидкостях новые туфли на высоких красных каблуках, получив немало тычков от кучеров, слуг и даже от изящных господ, чуть не сцепившись шпагами с заносчивыми адъютантами орлеанского дюка, друзья все-таки выбрались из свалки. Был и прибыток: некая дама под вуалью из застрявшей, будто бы целиком ювелирной кареты протянула Мишелю записку с кружевными краями: «Jamais, jamais, mon chevalier! Antoinette Poissone». Миша вздохнул и не нашел ничего лучшего, как вытереть сей запиской все, что было у него под носом.
Наконец добрались до искомого, до кафе «Прокоп», что неподалеку от театра «Комеди Франсез». В недалекое время своей артиллерийской стажировки Лесков заприметил это заведение. Кто-то сказал ему, что там собираются писатели, артисты и светские люди Парижа. Конечно, скромный вьюнош-кадет не мог рассчитывать на такую кумпанию. Нога в грубом сапоге не перешагнула сего порога, но однажды, как бы просто прогуливаясь и выждав, чтоб улица опустела, он прислонился к одному из окон и жадно заглянул внутрь.
Прямо за окном, в каком-нибудь аршине от своего приплюснутого носа, он увидел сидящего за столом левым боком к нему знатного старика в величественном, с крупными буклями парике, с высоким и выпуклым лбом, в пышном жабо, оттеняющем бархат комзола. На скатерти перед ним стоял объемистый кофейник, струйка пара колебалась над тонким носиком. Старик, однако, не спешил кушать свой кофий. В руке у него было хорошо зачиненное перо, вставленное в серебряную ручку, оно витало над плотным с разводами листом бумаги, словно собиралось клюнуть. Вот клюнуло, и старик быстро записал какую-то короткую фразу, после чего откинулся в кресле. Необъяснимая ухмылка промелькнула на его поджатых губах. Глаза заблестели каким-то странным ликующим ехидством, и всем своим узким лицом с резко обозначенными морщинами старик как бы устремился куда-то вдаль от своего кофия. На улице в это время послышались шаги и голоса, и кадет от окна отпрянул.
Сейчас, изображая перед Михаилом знатока парижской жизни, Николай вдруг споткнулся на пороге «Прокопа». А что, если тот старик и был этой самой «устно обозначенной персоной»? Прежняя робость вернулась к нему, и он едва совладал с собой, берясь за бронзовую ручку двери.
***
В кафе было множество зерцал изрядной венецианской работы. Эко диво, храбрились Лесков и Земцов, подобных рефлексий видали мы и дома, особливо стоя в карауле при Царскосельском дворце. Эта мысль придала им духу, тем паче при виде своих собственных отражений слева, справа, в глубине и поблизости, а также отражения этих отражений повсюду: два стройных молодца ей-ей не последнего десятка даже по парижским меркам.
Стены меж зерцал были глубокого темно-вишневого цвета. Колеблющиеся свечи творили общую весьма уютную картину. Хрустальные люстры свисали с потолков, а бронзовые подсвечники стояли по углам и гнездились по стенам среди различных портретов и гравюр. Немало было фазанов серебряного чекана в натуральную величину, тяжелых сосудов, глобусов, раз и навсегда утверждавших шарообразность Земли, книжных полок с фолиантами, статуэтками и образцами минералов. Невольно вспоминалась петербургская стихотворная шутка:
Вверх на второй этаж вела широкая лестница с витыми чугунными перилами. Пол был выложен отменным паркетом, плитки в полной сохранности. Везде здесь, стало быть, держался дворцовый шик, а ведь зайти сюда мог любой публичный трутень, были бы деньги в кармане. По разветвленному помещению мимо различных арочек и альковов к гостям вышел надушенный и напудренный метрдотель.
«Добрый вечер, господа иностранцы! Желаете ужинать?»
Вот те раз, они и звука не обронили, а в них уже опознали иностранцев! Их провели в главную залу, заполненную довольно разношерстной публикой, и усадили за маленький столик со свечой и миниатюрной фигуркой фазана; птица сия была, очевидно, девизой заведения.
По профессиональной привычке уноши стали прикидывать пути к отступлению. Нетрудно будет, если неприятель выдвинется в лоб. Мишка опрокидывает стол, Колька палит из пистоля, благо Господь надоумил припрятать по штуке в муфте и в кулуарах кафтана. Со шпагами в руках борзимся через весь зал вон к тому окну, из коего и вываливаемся на улицу. Нет, так не пойдет, окно-то зарешечено. Значит, борзимся наверх и будем сигать сверху. По пути швыряемся канделябрами. Если удастся поджечь «Прокоп», мы спасены! Сложнее будет, ежели подойдут со всех сторон. Вот этому негоже попустительствовать!
Приблизившийся гарсон с удивлением смотрел на иностранцев, явно не бедных, судя по тому, что оделись там, где никто не одевается. Они разворачивают столик и усаживаются спинами к стене, чертовы швабы. Заказ, однако, сделали недурной: для аппетиту взяли «Кокиль Сен-Жак», засим попросили все того же вожделенного каплуна натюрель. А запивать все это хозяйство решили бургундским, что говорит о том, что даже варвары знают, где делают лучшее вино; вот именно на родине этого матерого гарсона-дядьки.
Николя и Мишель осматривались. В зале почти все столы были заняты. За исключением нескольких господ, преданных кулинарии, публика держала себя так, словно у нее в этот вечер были заботы поважнее. Царил гвалт, прерываемый лишь общим смехом, иногда кто-нибудь воздвигался с бокалом и, актерствуя лицом, а также жестами, произносил непонятный тост. Можно было к тому же видеть молодых людей с зажеванными космами париков, что шастали меж столов, безумно остря, выделывая фортели и как бы ненароком опорожняя чужие бокалы или подцепляя котлету. На удивление петербуржанам, в зале было и несколько дам, что держали себя с непринужденностью; одна, например, как бы ненароком роняла шаль, обнажая изрядные плечи и почти полные составы отменных грудей, другая вдруг начинала петь, демонстрируя сущее бельканто.
«Михаил, ты их разговор понимаешь?» — спросил Лесков.
«Ни черта не понимаю! — восторженно воскликнул Земсков. — Наверное, о театре болтают, но не понимаю ни черта лысого!»
«Хочешь, я тебе переведу?»
Миша посмотрел на друга с прямизною: «Лучше не надо, друг. Ты ведь все-таки не театру, а пушкам учился».
Подошел метрдотель, он обмахивался веером. «Как себя чувствуете, молодые синьоры?»
«А мы не итальянцы, месье». Лесков подмигнул другу. В экспедиции им было приказано никому не открываться, кроме «устно означенной персоны». Выдавайте себя за поляков в случ-чего. Поляков сейчас во Франции много, никто не удивится. А если на самих поляков наскочим, поинтересовался Миша. Тогда защищайтесь, господа, и да поможет вам Бог!
«Мы из Лапландии, месье, — продолжил Лесков. — Да, месье, мы два графа лапландские, братья Яак и Буук».
«А я вот как раз итальянец, — ветрено вздохнул метрдотель. — Мой дедушка, синьор Прокопио из Палермо, основал это заведение. Он же научил парижан пить кофе. Цивилизация, достопочтенные лапландцы, приходит с юга, не в обиду вам будь сказано».
«C'est vrais», — сущим лапландским медведем прокосолапил Михаил.
Тут Николай сделал волнообразную жестикуляцию дланью.
[1] [2] [3] [4]
Добавить комментарий
- Обязательные поля обозначены *.