ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
[1] [2] [3] [4]Это был известный джазовый пианист, и я вспомнил, что он действительно лет шесть-семь назад гастролировал в СССР в составе какого-то замечательного трио или квартета. У меня тогда не было времени его послушать, и вот случайно наткнулся на этого пианиста вечером в Вашингтоне.
Ну в общем-то это не такая уж суперзвезда, не Оскар Питерсон, не Чик Кориа, но все-таки достаточно известный, чтобы создать панику среди любителей джаза и круглосуточную очередь за билетами.
Он стал рассказывать, как было в России. Ему явно повезло больше, чем Питерсону. Еще в аэропорту их встретили советские джазовые музыканты и фэны.
— О, Боже Всемогущий, они нас всех знали по именам, знали, кто с кем и когда играл, названия наших альбомов, даты выпусков, все клубы, в которых мы когда-либо играли они и про других лабухов спрашивали, поверьте, они больше знали о джазе, чем мы сами. Среди них были два парня из Сибири, прилетели нас слушать — воображаете? — и одна девушка из Китая…
— Из Китая, Брайант? — переспросили мы его.
— Кажется, из Китая, — кивнул он. — В общем, из Азии. Ташкент, Ташкент! — вдруг вспомнил он со счастливой улыбкой. — Чудо из чудес, все они говорили по-английски, так что нам и переводчики не требовались. Они нам принесли цветы, а один даже вынул из кармана бутылку водки и пустил по кругу, чтобы все сделали по глотку. Такие кисы…
Я подумал, что, наверное, почти всех людей, о которых сейчас, спустя семь лет, рассказывал Брайант, я знал лично. Откуда взялась в России такая страсть к джазу?
— Мы с ними встречались после концертов, — продолжал пианист, — и очень хорошо выпивали и разговаривали. Но нас в гости к себе они почему-то не приглашали. Эта девушка из Ташкента, знаете ли… я спрашиваю — а вы где остановились, мисс? — а она говорит — это не имеет значения… Потом они говорят, давайте играть джем-сейшн. Мы с восторгом соглашаемся и в свободный вечер едем с ними в какой-то клуб, предвкушаем удовольствие. Однако в клуб нас не пускают. Вокруг толпа фанатиков стоит, а в дверях несколько таких персонажей с красными повязками и говорят: ньет, ньет, ньет.
— Значит, не все русские кисы? — спросили мы Брайанта. После некоторого размышления он сказал:
— Нет, не все, решительно не все. Впрочем, после этой неудачи один русский, как бы разозлившись, пригласил нас к себе домой, и мы там немного все-таки поиграли и опять хорошо выпили и поговорили… Мне кажется, что некоторые русские становились еще большими кисами, когда другие русские показывали себя такими не-кисами… Вот такое, в целом, впечатление.
Он вернулся на сцену, подмигнул нам и снова бурно взялся за клавиши в своем, как сейчас говорят, фанкующем стиле. Мы стали делиться джазовыми воспоминаниями. Илья Суслов рассказывал о первых концертах в кафе «Аэлита» на Садово-Самотечной. Боевое было местечко в начале шестидесятых годов. Стерто с лица земли бульдозерами. Алик Гинзбург сказал, что он недавно сфотографировался с Уилисом Кановером: «Здесь, в Америке, его мало кто знает, а ведь для нас-то это был просто кумир; думал ли я, сидя в Потьме, что когда-нибудь сфотографируюсь с человеком, который еще в юности из немыслимого далека глубоким бархатным голосом объявлял каждую ночь „Час джаза“?»
Почему американский джаз после войны больше всего развивался в двух славянских коммунистических странах, Польше и СССР? Один музыкант в Москве считал, что славянину легче, чем кому бы то ни было, понять музыкальную идею негра и в целом формулу джаза как постоянного раскрепощения…
Джаз приходил к нам с Запада, он читался в кон тексте какой-то смутной свободы. Он был запретным плодом. Играть и любить джаз было, кроме наслаждения, еще и сопротивлением.
Мы вспомнили тех, кого наш приятель Брайант назвал «русскими кисами». Стыдно признаться, но наш интерес к тому, что играли они или приезжающие поляки, был острей, чем к первородному фирменному американскому джазу, который нынче для нас просто, так сказать, «дверь по соседству». Может быть, общими были только позывные, а потом шла своя музыка, так называемый славянский джаз?
Кончив свою программу, Брайант вернулся к нашему столу. Мы вспомнили, что неподалеку в отеле «Пятый сезон» играет в пиано-баре русский его коллега Борис, такая же, как мы все, эмигрантская сволочь.
— Мечтаю с ним познакомиться, — сказал Брайант. — Пойдемте туда.
Мы поднялись на поверхность, прошли пару кварталов и вошли в шикарный отель. Из глубины холла доносились очаровательные звуки. В России Борис был заядлым авангардистом, но играть свой авангард там он не мог, вернее, мог, но редко. Слушателей-то было навалом, спрос явно превышал предложение, но власть авангард не поощряла.
Здесь власти наплевать на авангард, однако, увы, здесь как раз наоборот — предложения превышают спрос, своих авангардистов навалом, вот и приходится Боре играть попупярные мелодии, создавать для гостей отеля приятственный фон. Неплохо, в общем-то, зарабатывает.
Едва мы вошли и увидели его огромную полуседую гриву, как Брайант воскликнул:
— Я его знаю, фолкс! Это один из тех, кого мы тогда встретили в России, один из симпатичных кис!
Нынче джаз хоть и жив, но задвинут куда-то (а именно в надлежащее ему место) в уголок американской жизни гигантским коммерческим роком.
Любопытно, что джаз каким-то образом умудрился не подчиниться требованиям дурного вкуса, тогда как рок почти полностью адаптирован развязной, немытой, мастурбирующей толпой.
Так же, как Элвис Пресли сменил когда-то свою молодую кожаночку на дурацкий наряд какого-то африканского, марксистского царька, так и коммерческий нынешний рок, предав свинговую эстетику «Битлз», разукрасился блестками, мушечками, перчаточками, оборочками, кружевами, набрал в свой состав бесконечное число бездарностей с огромными губищами, с квадратными задами, с дурной кожей, с жалким вокалом и бездарной хореографией, а самое главное, с полным отсутствием юмора… тычет указательным пальцем в лицо кайфующей от плебейского вкуса толпы, похабным речитативом что-то тупое вопрошает…
Джаз между тем, так и не став достоянием плебса, скромно, но бодро живет в стороне от этой толпы, и для нас, беглецов с Востока, как ни странно, он часть нашей восточной ностальгии…
Штрихи к роману «Грустный бэби»
1985
Разгар лета. Влажность сто процентов. Наш герой с американской девушкой садятся в такси.
Девушка — хорошо тренированное создание лет сорока, поток волос, сокровищница зубов, то ли княжна TV network, то ли баронесса военно-промышленного комплекса. «Ха-ха-ха, дайте-ка я вам галстук развяжу! Если до вас дойдут слухи о моем распутстве, не верьте: я только лишь люблю мужчинам галстуки развязывать».
В доме, где они только что познакомились, произошла кража. Украдена бутылка.
— Этого принципа алкогольной клептомании, моя дорогая, я придерживаюсь еще со времен строительства Академгородка в Новосибирске. Хотите пососать?
— Вы всегда так бесцеремонны со знаменитостями?
— О нет-нет, только в эмиграции!
Шофером в ту ночь у них оказался Луи Армстронг. Он печально смотрел в зеркальце на два хохочущих рта, один первоклассный, другой сомнительных качеств. Откуда такие?
— Мы с русской парти возвращаемся. Вам приходилось, Луи, посещать таковые?
Мистер Армстронг вздохнул всеми альвеолами:
— I've a «Russian party» in my soul… [117]
Из непригодившегося набора эпиграфов:
«…Северо— Американские Штаты обращают на себя… внимание людей наиболее мыслящих… Америка спокойно совершает свое поприще, доныне безопасная и цветущая… гордая своими учреждениями. Но несколько глубоких умов… занялись исследованием… и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными…»
А. Пушкин
«…Америка представляет образ демократии как она есть — со всеми ее недостатками и достоинствами, предрассудками и страстями… Эта проблема касается не только Соединенных Штатов — но и всего мира…»
Шарль А. Токвиль
"США — гл. страна соврем. капитализма… Экономика США
подвержена циклическим кризисам… После окончания Вт. мир. войны империалистич. круги США развернули «холодную войну» против СССР и др. социалистич. гос-в… В условиях изменения соотношения сил в мире, благодаря гл. обр. посту могущества СССР, США вынуждены были пойти на ряд шагов в направлении нормализации…»
Советский энциклопедический словарь