II
II
За несколько дней до заседания правления Московской фотографической организации, на котором предстояло общественное выпускание кишок из альбома «Скажи изюм!», Максим у себя в мастерской на Хлебном проявлял заграничные пленки. Умудрился даже забыть о правлении. Запад появлялся из мрака эмульсии, словно неведомая страна, где он никогда не бывал, будто бы кто-то другой снимал, будто бы некий вьюноша там бродил, а не собственной персоной сорокалетний беглец.
Вдруг начались звонки в дверь, и в мастерскую стали вваливаться «изюмовцы»: надо поговорить! За четверть часа явилось больше двадцати «рыл». Сговорились, что ли? Пришлось откладывать работу, вытаскивать все спиртное, что оказалось в доме. Позвонил Насте на Гагаринскую: привези растворимого кофе, тут такая кодла навалила к вождю! А чего они хотят от вождя? Не знаю, скорее всего, письмо Брежневу хотят написать. Шутишь? Шучу, конечно.
Оказалось – шутка в руку. Венечка Пробкин, облизывая ярко-красные губы и потирая траченные морозцем уши, высказался как бы за всех. Оказывается, с утра по телефончикам прошла вот такая идейка – написать на высочайшее имя, объяснить чистые намерения фотографов, озабоченных одним лишь предметом – развитием советского фотоискусства, пожаловаться на союз и на гада Клезмецова, который, карьерист, применяет тактику запугивания, выкручивания рук. Ну, в общем, народ считает, что это ловкий ход, вообще-то, а, Макс? Партия думает, что мы враги, а мы у нее защиты просим: подайте, так сказать, ленинских принципов. Вот только народ не знает, как ты на это отреагируешь?
А я-то что? Огородников, находясь в середине свободного пространства, пожал плечами. Он старался не встретиться ни с кем глазами, но куда бы ни поворачивался, всюду натыкался на выжидательные напряженные взгляды друзей. Вроде бы предполагается, что у него отдельные «намерения», своя личная позиция. Как все, так и я. Брежневу так Брежневу. У Венечки и рот раскрылся, и патлы обвисли. Что-то все-таки есть в этом Венечке кретиническое. Впрочем, и обо мне, наверное, можно так сказать. Вон там, в дальнем зеркале, отражается сутулый и мрачный ублюдок. Взял гитаренцию, уселся с ногами в любимое кресло. О вернисаже в пельменной «Континент» никто и слова не сказал. Забздели! Письмо Брежневу! Неужто это Венькина идея? Журнал «Советский мяч» дает себя знать? Макс, да что ты надулся, подал голос с подоконника друг Андрюша. В самом деле, старый, вступил Слава, это ведь просто вопрос тактики. А я не против, ребята, совсем не против. Пощипал струнки, попел себе под нос: «Мать моя, давай рыдать, давай охать и стонать, куда, куда тебя пошлют?» Аудитория выжидающе молчала. Ого поднял глаза к потолку. «Ты течешь, как река, странное название»…
Собрались писать бровастому, ну и пишите. Охотно присоединюсь, заодно со всеми. Я, что ли, должен вам писать? Сочи-пять эту пакость? Почему? Почему не Славка, не Андрей, не Георгий Автандилович, в конце концов, как герой восьми республик? Кто это меня лидером здесь назначил, козлом отпущения? «У старушки колдуньи, крючконосой горбуньи, козлик жил светло-серый, молодой, как весна»… Пожалуйста, начинайте, я охотно поддержу, но вот сам начинать ни за что не буду!
Запахло разбродом и упадком. Фотографы бессмысленно попивали водку, коньяк, вермут, то есть то, что дали. Потом всё выпили, а письма писать так и не начали. Собрали по пять рублей, послали на Новый Арбат Васюшу, Олеху и тартусского профессора Юри Ури, чтобы выдавал себя за иностранца. Тут как раз и настоящие иностранцы явились, молодые шакалы пера Люк и Франк. Видно, кто-то им сказал, что группа «Новый фокус» проводит совещание в мастерской своего лидера Огородникова. И место важного события, однако, они застали здесь какую-то дурацкую вечеринку с бренчанием на гитаре, с болтовней по углам. Оживление внес лишь мастер Цукер, пришедший вслед за иностранцами. Он снял богатое тяжелое пальто, построенное еще его отцом в период первых послевоенных пятилеток, и оказался без брюк. Пиджак и галстук присутствовали, левая рука была при часах, правая при массивном перстне с колумбийским рубином, а вот ноги мастера Цукера оказались обтянутыми шерстяными кальсонами. Смутившись поначалу, он затем начал всем объяснять, что в спешке забыл сменить на костюмные брюки вот эти «тренировочные штаны». Чтобы ни у кого сомнений на этот счет не оставалось, мастер Цукер сел в самом центре и небрежно завалил ногу за ногу. Вот видите, говорила его поза, мастер Цукер вовсе не смущен, а раз он не смущен, то, значит, он вовсе и не без брюк пришел на собрание, а просто в «тренировочных штанах».
Ситуация становилась все более дурацкой. Кое-где стали поблескивать линзы объективов. Тех, кто фотографирует друг друга, будем бить по рубцу, заявил Шуз Жеребятников. Он тоже не начинал писать Брежневу и иногда подмигивал Огоше – правильно, мол, действуешь!
Как вдруг все волшебно изменилось: приехала Анастасия. Оказалось, что она выстояла часовую очередь в кулинарном цеху «Праги», и не без результатов – купила полторы сотни! печеных! с печенкой! пирожков! Сейчас все это в духовку, и через десять минут – ужин! Вот, оказывается, какая незаменимая баба для диссидентской активности! Ну, чего это вы тут, мальчишки, раскисли? Мальчишки! А ведь совсем неплох тут оказался альпинистский задорчик. Письмо Брежневу сочинить не можете? Бери карандаш, Олеха, я продиктую. Дорогой Леонид Ильич… вот именно «дорогой», а не «уважаемый», там «уважаемых» нет. Пиши дальше: мы, группа советских фотографов, озабоченных положением дел в области нашего искусства, обращаемся к вам… Да, между прочим, утром звонил Семен. Какой Семен? Здрасьте, я ваша тетя – директор пельменной «Континент». У них все готово, можно нести экспозицию. Пиши дальше сам, Олеха, потом все вместе проверим. Пробег на кухню, к пирогам, тяжеленная косица отбрасывается за спину, эх, в самом деле, лучше в наши дни не найдешь бабы! Вот первая порция горяченьких, промывочный таз с краями, налетай – подешевело! Обстановка высокогорного бивуака. С набитыми ртами фотографы стали спорить, стоит ли игра свеч, нести или не нести экспозицию в «Континент»? А в чем проблема, удивилась Настя. Кто-нибудь струсил? Нестись или не нестись? Хохот вокруг – вот ведь баба! Эдакая, понимаете ли, небрежная игра слов! Оказывается, никто не струсил, все хотят снестись. Господа, господа, хлопотал вокруг Васюша Штурмин, давайте-ка сгруппируемся для «коллективки», давайте-ка классическую композицию «Письмо султану». Тут и хозяин мастерской Ого перестал звереть и спел для общего удовольствия определенную балладу.