II

II

Оставалась неделя до Нового года, то есть шел второй день европейского Рождества, когда на даче Фрица Марксятникова в дачном кооперативе «Советский объектив», что в тридцати восьми километрах от Москвы, в поселке Проявилкино над застывшей о ту пору речкой Дризиной, собрано было бурное шумство но случаю дня рождения любимой жены Елены. Общество образовалось, что называется, «сборная солянка»: с одной стороны – родственники Марксятниковых, техническая интеллигенция, с другой стороны – жулье из объединения «Союзрекла-ма», главного источника марксятниковского благополучия, а с третьей стороны и в преобладающем количестве – «новофо-кусники» с женами, девушками и иностранными друзьями.

Съезжались главным образом на «Жигулях», богатые подвозили бедных. Самый бедный, то есть Венечка Пробкин, прикатил на своем печально известном в столице «Мерседесе-300 турбодизель», о котором хозяин, теперь в стесненных обстоятельствах, даже и говорить не хотел, а просто махал рукой, как в сторону прожорливой собаки.

Воздух был мягок, сквозь сосны подбирался необычный вечер с запахом моря, и мужчины очень долго валандались на дворе среди своих машин, обсуждая проблему запчастей, дальнейший упадок национальной нравственности и зловещий геморрой главы правительства. Макс Огородников хвалился газовым пистолетом, купленным в ночном магазине «Ле драгстор», что на Елисейских Полях. Умещается на ладони, а выбрасывает мощный патрон с нейропаралитическим газом. Вот, к примеру, вы идете, а на вас из-за угла «фишка» выскакивает… Кто выскакивает, спрашивал кто-нибудь из родственников. Ну, это мы так «железы» госфотоинспекции называем, господа. Ну, это просто я крайний взял пример, господа. «Господа» неуютно поеживались, будучи истинными «товарищами». Фотографы хохотали. Ну, предположим, просто какой-нибудь бандит на вас выскакивает, ну, не будете же вы, как в проклятой памяти год моего рождения 1937-й, покорно ждать свежей участи, правда? Вот для таких случаев, господа, незаменимая штука этот маленький алармган!

– А патроны-то есть? – деловито осведомился Шуз Жеребятников.

– Две сотни! – с готовностью ответил Ого. По колено в снегу, они стали изображать сцену из гангстерского фильма.

Именинница Елена, устав от кухонных хлопот, задержалась на минуту у застекленной стены веранды и посмотрела на дурашливого верзилу в джинсах и оранжевой «дутой» куртке. Вздохнула постаревшая до времени Елена: когда-то ведь, совсем недавно, десяток лет назад, Коктебель… и потом Рижское взморье…

– Посмотри, Вера, – сказала она младшей сестре. – Макс Огородников не стареет, то же самое Герман Слава и Андрюша Древесный, какое странное поколение…

– Ты находишь? – надменно сказала младшая сестра. – А с моей точки зрения, он стар… да и все вокруг… ни одной юной рожи не видно… на свалочку вам всем пора, а вы дрыгаетесь.

Но Огородников в этот вечер на свалочку вовсе не собирался. Как будто и не было у него тех страшноватеньких «утечек» и «выбросов», он радовался возвращению в Москву, друзьям и всей атмосфере начинающегося «большого шухера», да, вероятно, и атмосфера сама по себе, то есть химический состав воздуха над деревней Проявилкино, подогревала его кровь. Химия родины.

– Как твоя задрыга? – спросил вдруг Жеребятников.

– Какая еще задрыга? Настя? Ох, я действительно сволочь. Она права, я – нравственно неполноценен. Вообрази, Шуз, ни разу за всю поездку о ней не вспомнил. Пардон, разок в Париже, кажется, по пьянке что-то смутное промелькнуло. А ведь я ее считаю единственной близкой женской личностью в мире…

– Олух жуев! – мягко пожурил Жеребятников.

Они выбрались из снега и пошли к крыльцу дачи, на котором группа «изюмовцев» уже распивала бутылку водки, имея в центре группы трехлитровую банку с солеными огурцами, куда запихивалась пятерня.

На утепленной террасе и далее, в комнатах, были накрыты столы с обильной закуской, пирогами и выпивкой, в составе которой царил полнейший разброд: каждый гость приволок, что смог достать, и потому мрачнейший напиток зрелого социализма под названием «Солнцедар» соседствовал с доброкачественными «Бристольскими сливками». Стулья отсутствовали, во-первых, потому, что такую ораву сразу все равно не усадишь, а во-вторых, потому, что в моду вошли толкучки на манер американских «парти», однако с непременными российскими завершениями – битьем посуды и морд, угарными разговорами, рыганьем.

До завершений, впрочем, было еще далеко, и все пошло просто чудно. Вначале делали «коллективку», то есть огромный снимок всех присутствующих, расположенных в четыре этажа, включая лежащих на полу. Поручено это было молодому Васюше Штурмину, который в данный момент своего творчества как раз увлекался массовкой и широкоугольными объективами. Васюша в цилиндре на голове, носясь большими скачками вокруг своей камеры, расставлял рефлектирующие зонтики и экраны, устраивал из своих съемок что-то вроде «хеппенинга», или новомодного «перформанса», делал вариант «изюм», вариант «cheese», вариант «птичка»…

После фотографирования толпа окружила Ого. Эх, все-таки здорово, что ты, Ого, вернулся! Надо сказать, что, когда в Москве прошел «достовернейший» слух о том, что Огородников «подорвал за бугор», идея независимого фотособрания стала основательно засыхать. Ничего вроде бы не изменилось, никто из «изюмовцев» не верил, по-прежнему собирались в «охотниковщине» и под Олехины подгорелые блины воспаряли в цензуроборческих и метафизических идеях, и все же что-то было «не то», или, как Жеребятников однажды в сердцах выразился, «попахивать стало бодягой». Потом какие-то доброхоты подбросили соображение, что Огородников, конечно, для того и утек, чтобы за границей в безопасности выпустить альбом и захапать и славу, и миллионы.

К этой сплетне быстро подстегнута была и другая – будто бы «фокусники» в расколе, будто бы кто-то из «китов» – то ли Древесный, то ли Герман – где-то сказал, что не исключает такого финта со стороны Ого, потому что очень хорошо его знает, и якобы получил за это от кого-то стулом по голове, а потом будто бы началась всеобщая драка, в которой погибло немало ценных вещей, и тэдэ и тэпэ. Потом якобы опять собрались гении, чтобы опровергнуть злокозненную ложь и выяснить отношения, и опять будто произошла драка, а Шуза Жеребятникова – по рубцу! глухо! – арестовала уголовка в гнезде валютчиков и наркоманов. Теперь же, когда Ого вернулся и сейчас, стоя в толпе друзей с пирогом в одной руке и с водкой в другой, рассказывал о Париже и Нью-Йорке, вся эта бредовина в обратном порядке начинала испаряться и восстанавливалось первоначальное – веселое и дерзостное – братство неофициальной фотографии. Макс громогласно, стараясь, чтобы побольше народу слышало, рассказывал о таинственном появлении в Нью-Йорке одного из экземпляров «Скажи изюм!». Чудеса, да и только – узнаю из третьих рук, что два фотографических левиафана, издательства «Фараон» и «Фонтан», уже дерутся за право первого издания. Еду в «Фонтан», выбегают навстречу с распростертыми! В совете директоров на столе, величиной с подводную лодку, лежит наша скромная коллекция, раскрытая как раз на Венечкиных сортирных снимках. Позвольте, говорю, джентльмены, откуда, при каких обстоятельствах? Господин Огородников, отвечают капиталисты, неужели вы думаете, что в наше время возможно удержание выдающегося произведения искусства в национальных границах? И вот могучий «Фонтан» делает нам предложение: массовое издание на десяти языках, включая португальский. Вы понимаете, господа, что означает последнее? Бразилия, господа, страна XXI столетия, в числе покупателей!

– Бразилия! – вскричали «новофокусники» в удивительном возбуждении. Конечности сами по себе заходили в ритме самбы. Начавшись на веранде, самба быстро распространилась по всей даче. Гости стучали каблуками и дергали задками, и, хотя у некоторых самба смахивала на фрейлахс, в целом получалось зажигательно. Даже снисходительно улыбавшийся Шуз Жеребятников зашевелил лакированными штиблетами, ну, а потом уж, по-блатному подняв неподвижное лицо, дунул во всю богатырскую мощь – эх, Бразилия!

– Ну, а русское наше, первое издание мы у себя в Белокаменной выпустим! Правильно, господа? – прокричал в вихре самбы Огородников.

– А как? А как? – отстукивали самбисты.

– А очень просто! Стукачей здесь нет?

– По рубцу! Глухо! – отщелкивал Шуз. – Откуда здесь стукачам взяться?! Одичал ты на Западе, Макс! – Сам-то он прекрасно понимал, что именно для стукачей и разыгрывается сейчас вся эта самба.

– Вот вы, конечно, не стукач, сударь? – спросил Огородников у танцующего рядом молодого человека в норвежском свитере с оленями.

– Да это же Вадим Раскладушкин, наш новый друг, молодой фотограф! – крикнул подскочивший сбоку Олеха Охотников. С некоторым смущением он пошевеливал рыжею бородою, слегка ухал и выкидывал презанятнейшие коленца.

Самбообразная толпа стала приобретать внутренний единый ритм. Масса ритмично смещалась от стены к стене и обратно в движениях, похожих на смесь сиртаки и камаринского, но все-таки с отчетливым адресом к огромной португалоязычной тропической державе.
[1] [2]