XV. Философский джоггинг

[1] [2]

XV. Философский джоггинг

К вечеру следующего дня в Биарриц прибыл третий президент «Таблицы-М» Гурам Ясношвили. Оказалось, что его личный самолет «Гольфстрим» был задержан федеральными агентами в аэропорту корпорации. Ясно сразу стало ясно, что власти стараются предотвратить его прибытие на торжество беглецов. В число оперативной группы входили люди из СБ, из таможни, ну и, конечно, из Прокуренции; как без нее обойтись?

Самолет подлежал тотальному обыску на предмет обнаружения не подлежащих вывозу объектов высокого искусства и низменного криминала. Специалисты, не торопясь, принялись отвинчивать и потрошить кресла (их там как раз было двенадцать), закатывать ковры, откнопливать обшивку как в салоне, так и в кокпите, не говоря уже о багажном отсеке.

Гурам тут же заказал по телефону места на ближайший рейс из Шереметьева в Шарль де Голль, рванулся было, но его тормознули еще в дверях. Руководитель опергруппы генерал Колоссниченко довольно формальным тоном, однако с какой-то похотливой искоркой в глазах предупредила господина Ясношвили, чтобы он даже не пытался попасть на провокационный праздник красотки Стратовой и ее мужчин. Повторив про себя все не забытые еще грузинские проклятья, Ясно сказал, что он летит не в Биарриц, а в Гонконг на сессию Всемирного конгресса редкоземельщиков. Для подтверждения лжи извлек из портфеля левой, то есть искусственной, рукой приглашение на конгресс и личное письмо Лакшми Миттала. Увидев в электронных пальцах, или, если угодно, щупальцах, трепещущие документы, генеральша перекрестила левую грудь и приказала трем своим сотрудникам проводить олигарха до самой посадки на гонконгский самолет. И на другие рейсы ни в коем случае не сажать. А лучше всего сопутствовать батоно Ясношвили во всех его передвижениях, потому что важность закона бесконечно выше самых высоких затрат, тем более что они уже заложены в бюджет нашей экспедиции.

Прибыв в Гонконг, Ясно тут же зафрахтовал точно такой же «Гольфстрим» с 12 креслами и отправился на нем в Париж. Перед вылетом нанял еще трех специалистов кунг-фу, чтобы поговорили с докучливыми спутниками из Прокуренции. Вот таким образом в полном одиночестве он и прибыл вечером следующего дня в Отель дю Палэ, где в пятикомнатном номере рухнул на какой-то диванчик-рекамье и забылся раздраженным сном, в коем разум не отдыхал, а только кипел, предельно возмущенный.

Утром он встал в несколько измученном состоянии. Подошел к огромному окну начала «прекрасной эпохи» и увидел прибрежную эспланаду города-курорта, по которой в этот ранний час в обоих направлениях бежали джоггеры. Справа или слева от них, в зависимости от направления бегства, катили бискайские волны. Вздымались, бия в знаменитые скалы Биаррица. Ветер то и дело возобновлялся и стихал, то есть дул порывами. Он летел с северо-запада, то есть из тех океанских пространств, что не знают еще «парникового эффекта». Некоторое время одноногий олигарх не мог оторвать взгляда от тех пространств, то ли думая о круговороте земных веществ, о редких землях океана, которые можно было бы безгранично извлекать как из глубин, так и с поверхностей, думая о тварях этой среды, до сих пор процветающих, невзирая на лов, не зная еще ни копейки о том, что в той эйчтуоу (Н2О) позавчера растворился наследник корпорации Никодимчик Стратов, ныне таинственный ЭРБ. Между тем привычная для этих мест утренняя серятина рассеивалась, несколько раз уже над отрогами Пиренеев проехался Феб в своей коляске, и настроение великолепного, частично уже редкоземельного человека постепенно рассеивалось вместе с той серятиной. Кофе, немедленно заказать не менее большого кофейника баскского кофе, решил олигарх и хотел было уже приподнять тяжелую трубку раритетного телефона, как вдруг увидел внизу за окном пробегающих вместе к югу главного финансиста корпорации Вадима Бразилевича и сочинителя Базза Окселотла; они увлеченно беседовали друг с другом.

Рванувшись под действием спонтанного острейшего желания быть в этой компании третьим, бежать рядом, беседовать увлеченно, не быть сопровождаемым сколь недремлющей, столь и бесполезной охраной, рванувшись в своей привычной с детства тбилисской правобережной манере, Гурам уже левой многоцелевой рукою стаскивал с себя гольфистские штаны-слэкс и вытаскивал из баула широкие шорты, о встрече с которыми уже который день мечтала страждущая душа, а правой рукой уже пытался расчесать непроходимую шевелюру; кофе, кофе потом, когда определимся во времени и пространстве!

Участники утреннего джоггинга, а также бонвиваны ардекошных кафе были потрясены, увидев среди бегущих высокого грузина с двухдневной щетиной лица, столь характерной для мужественных сексапилов прошлого десятилетия. Он являл собою характерный средиземноморский тип, лишенный, однако, безумия арабских толп Ближнего Востока. Но не характерность, не типичность и не интеллигентность визажа поразила публику пти-дежоне, а как раз нехарактерность и нетипичность его правой ноги, высовывавшейся из-под правой штанины шортов. Перед ними мелькало в отличном темпе бега великолепное устройство ноги, сотворенное из самых редчайших сплавов со вживленными в них ниточками нервов, жгутиками сухожилий, ломтиками мускулов, то есть всего того, что удалось спасти от той исконной, но далеко не такой совершенной ноги, утраченной в теракте. Если уж говорить о таком нечастом феномене человеческой расы, как интеллигентность, то нынешняя правая нога Гурама Ясношвили поражала всех созерцателей вот именно высшим проявлением этого феномена.

Он сам бежал, не замечая изумленных взглядов, поскольку был озабочен тем, как нагнать промелькнувших под его окнами Бутылконоса и Окселотла. Он мчался. Он обгонял даже профессиональных бегунов на средние дистанции. Правая работала в усиленном ритме, являясь чем-то вроде мотора для всего организма. Если уж она и сбивалась с ритма, то лишь для того, чтобы совершить прыжок длиной в десять шагов. Странным образом, однако, он никак не мог настигнуть этих двух весьма нужных ему людей романа. Какое-то странное слово вдруг встретилось ему во время бега и увязалось за ним: «летоисчисление» — откуда оно взялось и что означает? От лета, от лёта, от лет? От теплого времени года, от движения в воздухе, от годов? Летоисчисление, летоисчисление, летоисчисление, бормотал он и вдруг понял, что первый корень слова в любом качестве не поддается второму, а попытка глубокого исчисления растворяет и смысл и пространство. Если я не избавлюсь от этого летоисчисления, я сольюсь с абсурдом и никогда не догоню друзей. Больше того, я никогда не достигну «Шато Стратосфер». Кажется, никто больше не бросает на меня изумленных взглядов, вообще не замечает ничего, что связано со мной, даже чудо-ноги. Нужно тормозить, тормозить, тормозить. Переходить на шаг. Забыть про летоисчисление. Задать кому-нибудь простой французский вопрос, ведь ты когда-то был победителем школьной олимпиады по французскому языку.

Бац — и он уселся на парапет. Выдающуюся ногу поджал под себя. Справа бесчинствовал Океан, слева безмолвно стояла с открытыми дверями церковь Святой Евгении. Оттуда вышел некий человек без возраста, но в старомодной тройке с цепочкой часов по жилету.

«Простите, мсье, не знаете ли вы, где находится „Шато Стратосфер“?» — спросил Ясно на великолепном франко-грузинском.

Человек ответил по-русски и с улыбкой:

«Здесь каждый знает этот дворец, ведь он уже давно стал притчей во языцех».

Теперь уже улыбнулся Гурам. «Вы говорите „давно“, а как давно, не можете ли вы сказать, милостивый государь?»

«Это зависит от способа летоисчисления, мой друг».

«Летоисчисления, вы сказали?»

«Совершенно верно, господин Ясношвили. На этом свете все связано с летоисчислением. То есть от числа лет, сударь».

«А с кем я имею честь?»

«Меня зовут графом Достоевским Тариэлем Автандиловичем, но мы, увы, имеем лишь косвенную связь как с одним великим писателем, так и с другим. Мы из поляков, католики, и в этот храм я прихожу, чтобы подумать о нашем летоисчислении. Кстати, советую и вам туда зайти и поставить свечу. Там сейчас как раз ваши люди возносят молитвы о судьбе ушедшего в море мальчика».

Воспитанный в комсомоле олигарх не очень ясно представлял себе разницу между православным и католическим ритуалами. Знал только, что креститься надо полной ладонью с левого плеча на правое, однако чашу с водой при входе полагал купелью для крещения. Церковь была пуста, трепетали свечи. В глубине левого притвора возле гипсовой скульптуры юной девы Эжени стояли со свечами в руках финансист Вадим и сочинитель Базиль. Гурам взял из ящика толстую свечу, бросил в щель тяжелую европейскую монету и приблизился к скульптуре.

«В чем дело, друзья?» — спросил он.

«Пропал Никодимчик, — ответил Вадим. — Ушел в океан».

«Мы молимся, чтобы он не погиб в океанских прорвах, — сказал Окселотл. — Присоединяйся, Ясно».

И тут они все трое, не сговариваясь, пропели самостийную молитву:

«Во имя Господа нашего Иисуса Христа и Матери Его Пречистой Девы Марии позволь обратиться к тебе, дева Эжени, прошедшая босыми ногами из здешних мест до языческого Рима, чтобы встретить мученическую смерть, с великой просьбой — уберечь от гибели в пучинах нашего отрока Никодима, зачатого нашим братом Геном и нашей сестрой Ашкой в огненной чаше редкоземельных элементов в надежде взрастить из него выдающегося героя и вождя. Аминь».
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.