Глава 6. Декадентщина (4)

[1] [2] [3] [4]

— Неужели ты и на лоно поедешь с этой кодлой? — зашептал Гангут Лучникову.

— А что такое это «лоно»?

— Да госдача какая-нибудь с финской баней и кругленькими подружками.

— Конечно, поеду, никогда не упущу такого случая. А ты, Витася, неужто отстанешь от своих друзей?

— Какие они, в задницу, мне друзья, презираю всю эту олигархию, линяю с концами, блевать хочется.

Вполне успешно «русский режиссер» Виталий Гангут «слинял», никто, собственно! говоря, и не заметил его исчезновения. Все были основательно уже под хмельком, радостно возбуждены и нацелены на дорогого чудного гостя, чудо-миллионера с исконно русской жемчужины, Острова Крыма.

Поехали разными машинами. Лучников почему-то оказался на мягких подушках новенького японского «датсуна».

На лоне за тремя проходными со стражей оказался дивный ландшафт, зеленые холмики, озаренные закатным солнцем, дорожки, посыпанные красным утрамбованным кирпичом, гостеприимные «палаты» в традициях, но со всем, что нужно, и прежде всего, конечно, с финской баней. Закат Третьего Рима — финские бани за семью печатями.

Обнаженное общество выглядело еще более радушным, еще более благосклонным, не только к гостю, но и друг к другу. Растут, растут наши соцнакопления, говорил один, похлопывая другого по свисающим боковинам. Вот обратите внимание на Андрея Арсеньича, вот западная школа, вот тренаж, ни жириночки. Аристократы, хе-хе, а мы мужицкая кость. Наши предки тюрей пузища набивали, а Лучниковы — как вы думаете? — сколько поколений на лучших сортах мяса?

— А где Арон Израилевич? — поинтересовался Лучников.

Все эти Ильи Ивановичи, Василии Федоровичи, Дмитрии Валентиновичи в сухой финской жаре розовели, увлажнялись, поры на их коже открывались, груди их вольготно вздымались, глаз поблескивал.

Из парилки бухались в бассейн, потом переходили к столам, уставленным с традиционной российской щедростью. После каждого сеанса в парной и аппетит улучшался, и выпивальный энтузиазм увеличивался, и даже интерес к шустрым девчатам-подавальщицам в махровых халатиках появлялся.

— А где же Фаттах Гайнулович? — поинтересовался Лучников.

Какой же все-таки спорт вы практикуете, Андрей Арсениевич, интересовались окружающие. Любой, какой подвернется, отвечал он. Блудные глаза невольно следили за перемещением шустрых подавальщиц. Я довольно хаотический спортсмен. Хаотический спортсмен, ха-ха-ха! Слышите, товарищи, Андрей Арсениевич — хаотический спортсмен. Оно и видно, оно и видно. Люда, познакомьтесь с нашим гостем. Хаотический спортсмен, ну, у тебя, Василий Спиридонович, одно на уме, старый греховодник. Между прочим, обратите внимание, у гостя-то крестик на шее, а вроде современный человек. Экономика у них там основательная, а философия, конечно, отсталая.

Лучников старался тоже наблюдать своих хозяев. Он понимал, что вокруг него реальная советская власть, уровень выше среднего, а может быть, и очень выше. Любезно общаясь и сохраняя немногословность (это качество явно импонировало присутствующим), он старался прислушиваться к обрывкам разговоров, которые временами вели между собой эти исполненные достоинства обнаженные особы с гениталиями в седоватом пуху. Уровен — это и была главная тема разговоров… Он выходит на уровень Михаила Алексеевича… нет, это уровень Феликса Филимоновича… да ведь не на уровне же Кирилла Киреевича решаются такие вопросы…

В какой-то момент он глянул на них со стороны, вылезая из бассейна, и подумал: кого же мне вся эта шатия напоминает? Человек восемь, небрежно прикрытые полотенцами, сидели за длинным псевдогрубым столом из дорогого дерева. Кто-то неторопливо разливал «Гордон-джин», кто-то наливал из банки пиво «Туборг», кто-то накручивал на вилку прозрачнейший ломтик семги, кто-то легонько обнял за махровый задик подошедшую с подносом тропических фруктов Людочку. Шла какая-то неторопливая и явно деловая беседа, которая, конечно, сейчас же оборвалась при приближении «дорогого нашего гостя». Нет, на римских сенаторов они все же мало похожи. Мафия! Да, конечно, это — Чикаго, компания из фильма о «Ревущих Двадцатых» — все эти свирепые жлобские носогубные складки, страннейшее среди истэблишмента ощущение не вполне легальной власти.

— А где же Арон Израилевич?

Во время очередного перехода в парилку к Лучникову приблизился непосредственный сегодняшний спаситель Олег Степанов. Без всякого сомнения, этот огромный, как лошадь, активист впервые находился в таком высоком обществе. Он был слегка неуклюж, слегка застенчив, как мальчик, впервые допущенный в компанию мужчин, он, кажется, слегка был смущен превосходством своего роста, сутулился и пах прикрывал полотенчиком, но был явно счастлив, ох, как счастлив! Радостью, подобострастием и вдохновением сияли его обычно мрачновато-лукавые глаза. Он чувствовал свой звездный час. Вот он пришел, и так неожиданно, и благодаря кому — какому-то жалкому пьянчуге Гангуту! Русская историческая аристократия, шефы партии, армии и торговли — и он среди них, Олег Степанов, рядовой национального движения. Сегодня рядовой, а завтра…

— Я знаю. Лучников, почему вы спрашиваете про Арона Израилевича и про Фаттаха Гайнуловича, — заговорил он. — Вам любопытно: допускаются ли сюда инородцы. У вас рефлексы западного журналиста, Лучников, пора с ними расстаться, если хотите быть в нашей среде… — Он говорил как бы приватно, как бы только для Лучникова, но голос его все повышался, и по дороге в парилку на него кое-кто из немногословных боссов как-то косо стал поглядывать. Степанов бросил свое полотенце в кресло, и Лучников с любопытством заметил, что стержень спора находится как бы на полувзводе.

Вошли и расселись в парилке по малому амфитеатру дощатых отшлифованных полок — и впрямь сенат. Начали розоветь, испарять ненужные шлаки, для того чтобы еще новые вкусные эти шлаки безболезненно принять. Так ведь и гости Лукулла блевали в особом зале, чтобы снова возлечь к яствам.

— Мы не примитивные шовинисты, — все громче говорил Олег Степанов, — тем более не антисемиты. Мы только хотим ограничить некоторую еврейскую специфику. В конце концов это наша земля, и мы на ней хозяева. У евреев развита круговая порука, сквозь нее трудно прорваться. Меня, например, трижды рубили с диссертацией только по национальному признаку, и я бы не прорвался никогда, если бы не нашел друзей. Евреям нужно научиться вести себя здесь скромнее, и тогда их никто не тронет. Мы хозяева на нашей земле, а им мы дали лишь надежное пролетарское убежище…

— Как вы сказали — пролетарское убежище? — спросил Лучников.

— Да-да, я не оговорился. Не думайте, что с возрождением национального духа отомрет наша идеология. Коммунизм — это путь русских. Хотите знать, Лучников, как трансформируется в наши дни русская историческая триада?

— Хочу, — сказал Лучников.

На скамейках амфитеатра разговорчики об «уровнях» по-немногу затихли. Голос Олега Степанова все крепчал. Он спустился вниз и повернулся лицом к аудитории, большой и нескладный, человек-лошадь, похожий на описанного Оруэллом Коня, но с горящим от неслыханной везухи взглядом и полу взведенным стержнем.

— Православие, самодержавие и народность! Русская историческая триада жива, но трансформирована в применении к единственному нашему пути — коммунизму!

— Кто это такой? — спросил чей-то голос с ленцой за спиной Лучникова.

В ответ кто-то что-то быстро шепнул.

— Декларирует, — с усмешкой, то ли одобрительной, то ли угрожающей, проговорил «ленивый».

Олег Степанов, без сомнения, слышал эти высказывания и смело отмахнул со лба длинные черные пряди а-ля Маяковский. Он не намерен был упускать сегодняшний шанс, для него уйти из этой баньки незамеченным страшнее было любого риска.

— Христианство — это еврейская выдумка, а православие — особенно изощренная ловушка, предназначенная мудрецами Сиона для такого гиганта, как русский народ. Именно поэтому наш народ с такой легкостью в период исторического слома отбросил христианские сказки и обернулся к своей извечной мудрости, к идеологии общности, артельности, то есть к коммунизму! Самодержавие, сама по себе почти идеальная форма власти, в силу случайностей браков и рождений, увы, к исходу своему тоже потеряло национальный характер. В последнем нашем государе была одна шестьдесят четвертая часть русской крови. И народ наш в корневой нашей мудрости сомкнул идеологию и власть, веру и руку, изумив весь мир советской формой власти, Советом! Итак, вот она, русская триада наших дней — коммунизм, Советская власть и народность! Незыблемая на все века народность, ибо народность — это наша кровь, наш дух, наша мощь и тайна!

— Братцы мои, да у него торчком торчит! — сказал со смешком ленивый голосок за спиной Лучникова. — Вот так маячит! Ай да Степанов!

Степанов и сам не заметил, как он взъярился. Ахнув, он попытался закрыться ладонями.

Общество на финских полатях покатилось от хохота. Вот так дрын у теоретика! К Людочке беги быстрей, брат Степанов. Да у него не на Людочку, у него на триаду маячит! Ну, Степанов! Ну, даешь, Степанов!

«Теоретик» затравленно взирал на хохочущие лица, пока вдруг не понял, что смех дружественный, что он теперь замечен раз и навсегда, что он теперь — один из них. Поняв это, он похохотал над собой, покрутил головой и даже слегка прогалопировал, держа в кулаке свой непослушный орган.

Тут в парилке открылась дверь, и на пороге появился еще один человек — голыш с крепкой спортивной фигурой.

Смех затих.

— А вот как раз и Арон Израилевич, — тихо сказал кто-то.

Лучников узнал своего друга Марлена Михайловича Кузенкова. Кто-то тихонько хихикнул. Лучников оглянулся и оглядел всех. Все смотрели на вновь прибывшего с любезными улыбками. Было очевидно, что он, хоть и допущенный, но не совсем свой.

Марлен Михайлович приближался к полатям, глядя поверх головы Лучникова, как-то неуверенно улыбаясь и разводя руками, явно чем-то обескураженный и виноватый. Потом он снизил свой взгляд и вдруг увидел Лучникова. Изумлению его не было предела.

— Андрей!

Ну, знаешь! Ну, понимаешь ли! Да как же? Каким же образом? Да это просто фантастика! Нет-нет, это фантастика, иначе и не скажешь! Ты — здесь? Да это просто поворот в детективном духе!

— Какой же тут поворот? — улыбнулся Лучников. Они вышли из парилки и прыгнули в бассейн. Здесь Марлен и поведал Андрею, как развивалось вокруг него трехдневное ЧП, как потеряли его соответствующие органы, как искали по всей Москве и не могли найти, как он сам на эти органы наорал сегодня по телефону, да-да, пришлось и ему к ним обращаться, ты ведь, Андрей, достаточно реалистический человек, чтобы понимать, что к особе такого полета, как ты, не может не быть приковано внимание соответствующих органов, ну вот и пришлось обратиться, потому что ты пропал, не звонишь, не появляешься, а у нас ведь с тобой нерешенные вопросы, не говоря уже о нормальных человеческих отношениях, я уже к Татьяне звонил, и в корпункт, и даже своему Диму Шебеко, но никто не знал, где ты, — я так понимаю, что ты из-за Татьяны ушел на дно, да? — ну, вот и пришлось позвонить в соответствующие органы, потому что сегодня должна была состояться твоя встреча с очень видным лицом, напоминаю тебе твою же шутку о масонской ложе, так вот — была достигнута полная договоренность, а тебя нет, это, понимаешь ли, в нашей субординации полнейший скандал, вот почему и пришлось к соответствующим органам обращаться, и вдруг выяснилось, какой пассаж, что и они не знают, где ты, так до сих пор и не знают ничего, не знают даже, что ты здесь прохлаждаешься, а ведь им все полагается знать, ха-ха-ха, это просто умора!

— А я-то думал, что здесь каждый стул соединен с соответствующими органами, — проговорил Лучников. — Даже этот бассейн непосредственно вытекает в соответствующие органы.

— Страна чудес! — воздел слегка к потолку руки Марлен Михайлович и слегка утонул в прозрачной, зеленой, обогащенной морским калием водице.

— Что ж, выходит, моя встреча с этим вашим магистром не состоялась? — спросил Лучников.

— Увы, она состоялась, — Марлен Михайлович опять слегка утоп, — увы, однако, без моего участия. По другим каналам ты сюда приплыл, Андрей, а это, к сожалению, отразится в дальнейшем на многом…

— Что же, и магистр ваш, стало быть?.. — спросил Лучников.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.