Василий Аксенов. Корабль мира «Василий Чапаев» (1)

Лев налег на орехи, хотя временами, что греха таить, у себя в каюте налегал и на московскую колбасу под пиво. Он еще не обрил башки, однако начал гладко, до синего отсвета, зачесывать волосы назад. Ваджраяна однажды ему сказала, что, если он удалит кустарник с груди и из области крестца, к нему войдут братья Шуми-рари и Шэри-рати, и тогда, возможно, у него из пупка вырастет побег блаженного лотоса.

Так они подвигались к Самаре, и однажды они прибыли в Самару. Вдоль бесконечного города тянулась набережная для прогулок. Да, забыл, стоял конец июня. Тлели два киоска, остатки ночного боя двух коммерческих структур. Вот еще одна, едва не упущенная деталь: лучи слегка заходящего солнца небрежно играли в окнах ведущей наземной мануфактуры, столетнего немецкого завода по производству пива. Подземные военные заводы не подавали признаков жизни.

На пристани Корабль Мира встречали местные кришнаиты, кто в простых, покрашенных фурацилином, тогах, кто в жилетах строительных рабочих. Представитель областной администрации, бывший политический заключенный, а также президент фирмы «Интерзнание» с серьгой в ухе произносили приветственные речи. Два бывших инструктора обкома КПСС подметали аллеи. В бывшем павильоне ДОСААФ, не дожидаясь заката, работала дискотека. Из окна свисало полуживое тело. Семья каракалпаков в количестве сорока человек, пробирающаяся из низовий великой реки в ее верховья, готовила себе ужин, при виде которого содрогнулось бы и сердце афганского моджахеддина. Словом, город жил. Повсюду в нем продавалось сладкое шампанское и невредный голландский спирт «Royal». Население называло его «роялем», то есть превращало свою жизнь в постоянный концерт.

Танцуя и поя, секта отправилась на прогулку по городу. Прохожие на улицах не обращали на них никакого внимания. В равной степени народ не очень-то вдохновлялся афишами духовных миссионеров местного происхождения, в частности юношей Авессаломом и девицей Томой Дэви-Хлеб-Благовест-София. Задерживал внимание самарцев только курс доллара, вывешенный в окне банка «Сарынь». Доллар стоял высоко, как июньское солнце, но в отличие от оного не снижался к вечеру. Волнующее долларовое будущее грезилось городу, еще вчера закрытому от всего мира колоссальным советским подземным секретом.

Мы приближаемся теперь к эпицентру нашего рассказа, то есть к одной из центральных площадей города Самары.

Большое цивилизованное пространство условно квадратных очертаний. На одной его стороне российским каменным пирогом конца XIX века располагается здание театра. На другой стороне в некогда роскошном особняке стиля модерн проживает музей оружия, куда переводчик Лев Обнаг не пригласит своих подопечных во избежание общих конвульсий. На третьей стороне высится конструктивистской дылдой штаб Приволжско-Уральского военного округа с красной звездой на лбу, то есть как бы современный циклоп. На четвертой же стороне прямоугольника стоит обыкновенный большой дом партийно-советского стиля, из которого, как сейчас стало известно, тридцатисемиметровая шахта ведет в пещеру зверя, Иосифа Сталина.

Пещеру эту вырыли во время войны, рассказывал Обнаг на австрало-английском языке. Немецко-фашистские войска подходили к столице нашей родины. Сталин-сука боялся, что его разбомбит Геринг, и убежал в Самару. В те времена этот город назывался Куйбышев.

При этих словах Шрила Прабхавишну Свами вдруг содрогнулся всем телом.

«Хуйбышев?!» – вскричал он.

«Не Хуйбышев, а Куйбышев, – профессионально поправил переводчик. – Все поняли? Город назывался Куйбышев, но ни в коем случае не Хуйбышев! Ты поняла, Змея Шеша?»

Закрыв лицо руками и согнувшись в три погибели, Свами протанцевал на одном месте, как будто отгонял злого духа. Вся группа повторила его движения.

«Я чувствую, буря идет на нас, – бормотал Свами. – Мне это не нравится! Куйбышев, это плохо звучит! Молитесь, чтобы не подошло ближе! Уходи! Уходи!»

«Ну, не дурачьтесь, ребята, – увещевал Лев. – Я знаю, среди вас есть студенты-руссисты. Ты, Ваджраяна, например, прекрасно знаешь, что „куй“ – это императив от глагола „ковать“, а „хуй“ – это просто императив, верно? К тому же до Куйбышева этот город все-таки четыре века был Самарой».

Ему удалось утихомирить бхагаватов, и группа направилась к монументальному памятнику в центре площади. Знатная металлоработа, бронзовое литье. Скульптура состояла из семи человеческих фигур и одной лошади. Верхом сидел человек с шашкой, за ним матрос тащил пулемет, боевая женщина сжимала винтовку, казак обнажал клинок, пролетарий готовил гранату, сельский мужик тоже чем-то грозил… Был также там и неопознанный по сословию человек, который нес в себе вражью пулю и готовился упасть. Все лица этой скульптуры были исполнены неукротимой ненависти.

«Que est que се? – почему-то по-французски спросил Свами. – Common explique-vous cette assamblage?»[1]

Лев приободрился. Ему хотелось отвлечь внимание от почему-то неблагозвучного слова «Куйбышев». «А этот монумент, братцы, как раз посвящен тому человеку, чье имя носит наша ладья, легендарному полководцу здешней гражданской войны, Василию Чапаеву. Да-да, вообразите, тот самый Чапаев, каково!»

Он ждал веселого оживления, однако в ответ кришнаиты застыли как вкопанные. Замолчали бубны и барабаны. Возникла немая сцена, или даже своего рода альтернативная скульптурная группа, где в противовес устрашающей манизеровской бронзе основные роли играли складки оранжевых одежд и выбритые до бильярдной матовости башки посвященных. Взоры всей группы были обращены к Шрила Прабхавишну Свами, а тот являл собой в эту минуту воплощенную трагедию. Руки его были воздеты к закату, одно колено преклонено, другое выпирало вперед, словно узник, пытающийся в бессильном отчаянии покачнуть стены замка. Мощное и длинное тело Свами, казалось, потеряло свою внутреннюю колонну, приобретя взамен качающийся маятник. Очи его то вспыхивали отражениями вселенского огневорота, то погружались во мрак черных дыр. Глас его глухо речитативил что-то из шестой пураны.

Так продолжалось почти четверть часа. Лев Обнаг весь взмок от дурных предчувствий.

«В чем дело, Дерек? – шептал он под локоть вождю. – Смотри, аборигены собираются. Как бы нам не оскандалиться при публике. Давай сваливать!»

Прабхавишну наконец встряхнулся, ладонями стер с лица свое чудовищное отчуждение и вперил просветлевший взор в бронзовое лицо усатого кавалериста.

«Я узнал тебя, Чапаев! – возгласил он, и вся его паства, не исключая и Обнага, замерла в ожидании потрясающих откровений. – Я предчувствовал твое появление! Тебе удалось обмануть меня, представ в виде Корабля Мира, но теперь ты открыл свою подлинную суть, Чапаев, в этой восьмифигурной группе, полной ненависти и жажды крови. О, братья, мы видим воплощение демона Вритри, демона Мадху и демона Мура! Ты разоблачен, Чапаев! Мы принимаем твой вызов, Чапаев! И сейчас, на закате, в Самаре, сбросившей шкуру Куйбышева, мы клянемся, что уйдем от тебя еще до рассвета! Хари-Кришна! Хари-Рама!»

Разом забили все гонги и зазвенели все бубны. Все двадцать восемь демоноборческих бхагаватов затряслись в танце, славящем Покровителя Всего Сущего. К ним присоединилась местная группа единомышленников в фурацилиновых тогах и жилетах техники безопасности, в основном бывшие ученики ПТУ им. Фурманова. Они-то простодушно предполагали, что весь этот экстаз вызван восторгом перед шедевром революционного искусства. Толпа направилась обратно к пристани.

До наступления темноты бхагаваты предавались на палубе медитации, а потом поели гречневой каши с бразильским орехом и разошлись по каютам. Лев Обнаг попытался было уединиться с Ваджраяной, но оказалось, что она этой ночью призвана играть роль ложа во время бдения великого Свами. В одиночестве Лев принял у себя в каюте стакан «Абсолюта» и нервно, почти не разжевывая, уничтожил полбатона финского сервелата. Слава тебе, изобильная Скандинавия, мелькнуло в его мгновенно опьяневшей башке, но он тут же отогнал эту мысль как неуместную. Обстановка на «Чапае» ему крайне не нравилась. Добрались из Сиднея до Самары, и вот на тебе: вместо всенощной трясучки накануне Великого Омовения разошлись по каютам и бормочут там свои головоломные пураны. Уж не задумали ли фейерверка в стиле Дэвида кореша? Случись такое, сгорит заодно с пароходом и весь «Дух-Бродяжий», то есть и Льва Обнага прожиточный минимум. Может, милицию предупредить, ОМОН где-нибудь припрятать? Однако тогда ведь получится настоящее стукачество, а ведь переводчики в нашей стране никогда стукачеством не занимались. Получится своего рода предательство невинных душ, а ведь вместе со всеми приобщался как-никак к гибким таинствам Сесили Комбри. А не поискать ли того чувака из «Интерзнания», с серьгой в ухе? Есть в нем что-то свое, кмовское. Может, что подскажет?

В годы издыхания коммунизма юный Лев Обнаг приобщился к органам комсомола и хорошо узнал тогдашнюю породу деятелей, бойких пареньков с многозначительным полуприщуром, с кривенькой улыбочкой, которые все как бы находились в невысказанном заговоре против отцов Партии.

Коммерческий Союз Молодежи, одним словом. Этот малый, шеф самарского «Интерзнания», как его звать, Сигизмундом, что ли, он точно из тех, из кмовских, с ним надо поговорить о кришнаитах.
[1] [2] [3] [4]